должны решить, вступать ли нам в войну. Однако подобная доброта опасна, когда мое тело меня предает, а Красный люкслорд уже пытается изобразить меня слабоумной старухой.

– Я с ней поговорю.

– Только прошу вас, помягче. Я понимаю, что она не хотела ничего плохого.

Белая снова повернулась к командующему.

– Я уже сказала Черному люкслорду, что он не может вас сместить. Красный вас ненавидит по причинам, которых я не знаю, а вы мне не скажете, но пока я жива, я вас ему не отдам.

Она махнула рукой, закрывая вопрос. Железный Кулак был спасен.

– Далее. Моя большая игра. Я не могу вам сказать, что именно я поставила, но могу сказать на кого: я поставила все на Гэвина. Я поставила на него весь мир, однако могу не дожить до того, чтобы увидеть, кто выиграет.

Железный Кулак тяжело вздохнул. С каких пор он стал хранителем чужих секретов и изрекателем полуправд?

Он порылся в кармане и вытащил белый камень размером с его ладонь. Он бросил его на стол перед Белой, словно это был какой-то мусор. Ее глаза расширились.

– Командующий… неужели это… – Она протянула руку. – Белый люксин! – прошептала она.

– Гэвин извлек его в битве при Гарристоне. Он сам не знает, что это сделал.

Трясущимися руками Белая взяла кусок белого люксина, и впервые за все время, что командующий ее знал, по ее лицу покатились тихие слезы.

Что-то многовато сегодня плачущих женщин.

Глава 72

– Пойдем, Аливиана, у меня для тебя кое-что есть, – сказал Цветной Владыка.

Он повернулся к механику, отвечавшему за работу катапульты:

– Десять жетонов, если зашвырнешь ее в город с первого выстрела. Но ты будешь должен мне пять, если она не будет вопить.

Механик поклонился – низко, едва не коснувшись лбом земли. Люди до сих пор не могли определить, насколько почтительно они должны обращаться с Владыкой.

Весь лагерь высыпал поглядеть на происходящее. Приближался полдень, а все знали, что на полдень назначен крайний срок. Пушки на городских стенах были направлены в их сторону, но не дали ни одного выстрела за все время, пока катапульту устанавливали в трехстах шагах от городских стен. Кое-кто из последователей Владыки держался подальше, боясь, что пушки все же откроют огонь, чтобы попытаться уничтожить катапульту, невзирая на эргионских женщин и детей, размещенных возле ее основания. Большая часть, однако, толпилась рядом, стремясь увидеть все своими глазами и не обращая внимания на опасность.

Лив присоединилась к ним, поскольку ее попросил об этом Владыка.

– Я не собираюсь оберегать тебя от реальностей войны, Аливиана. Таков наш путь, и ты должна его знать. Я верю, что ты в состоянии справиться с суровой правдой жизни.

Лив уловила недоговоренное: «Верю, в отличие от твоего отца. В отличие от Хромерии».

Она должна быть достойной его доверия. Поэтому она наблюдала, подойдя вплотную. Толпа не беспокоила ее: фиолетово-желтое одеяние цветомага обеспечивало ей неприкосновенность. С извлекателями здесь обращались как с благородными господами – они обладали силой, а сила считалась добродетелью.

– Вы сказали, что у вас что-то есть для меня, мой повелитель? – напомнила Лив.

– На твое имя пришло письмо, – отозвался он. – И, предупреждая твой вопрос: да, конечно же, я его прочел.

Он махнул рукой, и служитель подал ей письмо. Лив узнала почерк. Она почувствовала мурашки, взбегающие по ее рукам, по шее: письмо было от отца.

Цветной Владыка проговорил:

– Пришло время решать, кто ты такая и что из тебя выйдет, Аливиана Данавис.

Обслуга начала взводить механизм; гигантский противовес поплыл вверх, механики вставляли длинные шесты в деревянную шестерню, заклинивая ее. Противовес поднимался, медленно догоняя солнце, приближавшееся к зениту.

Лив открыла письмо со сломанной печатью.

«Моя дражайшая Аливиана! Свет моих очей!»

При одном виде отцовского почерка ее глаза увлажнились. Ведь Кип сказал ей, что Корван погиб в Ректоне. В тот день прежняя жизнь Лив закончилась.

Она медленно выдохнула, поморгала, стряхивая слезы. Толпу охватывало попеременно то торжество, то нервозность. Пушки могли открыть огонь в любой момент, сея смерть; городские ворота могли открыться для сдачи города – или для атаки; или же могло не произойти ничего. Люди преувеличенно громко смеялись, кое-кто делал ставки. Лив слышала, как тихо плачут женщины, которым предстояло быть переброшенными через стены. Тихо – лишь потому, что не хотели расстраивать детей, которые по-прежнему не понимали, что происходит.

Лив продолжила чтение:

«Дочь, прошу тебя, возвращайся домой! Я знаю, ты считаешь, что я нарушил свои клятвы. Это не так. Я не могу сказать тебе большего в письме, поскольку оно может быть перехвачено, но расскажу все, когда ты вернешься».

В его словах была правда, и тем не менее они ее взбесили. Она была с ним! Она задавала ему этот вопрос – и он не пожелал рассказать ей о своих мотивах. А теперь – что изменилось? То, что он больше не мог ее контролировать?

Дерево пронзительно скрипело, натягивались веревки, гигантский противовес наконец добрался до верхней точки рядом с солнцем. Работа механиков, однако, на этом не закончилась – они сновали вокруг своей машины, проверяя, как она выдерживает нагрузку, подготавливая корзину для женщины, убеждая толпу отойти подальше от катапульты. В конце концов главный механик подошел к Владыке.

– Все готово, сэр. Прикажете закладывать груз?

«Груз»… Какое обезличенное выражение.

Владыка кивнул.

Вперед вывели пожилую женщину. На ее щеках блестели слезы, но сейчас она больше не плакала. Ее одежда была богатой, и по бледности ее кожи Лив поняла, что этой женщине никогда в жизни не приходилось работать на открытом воздухе. Волнистые волосы с проседью, карие глаза. Из всех, кто на нее смотрел, она выбрала Лив и встретилась с ней взглядом.

– Это блеф, не так ли? – спросила пожилая женщина. – Или я обманываю себя?

Лив отвела глаза.

«Верь мне», – сказал ей отец. Не было ли это другим способом сказать: «Покорись мне»?

Женщина позволила уложить себя в веревочную корзину – покорная, беспомощная.

– Положите голову на веревки, – сказал ей главный механик. – Расслабьтесь.

«Расслабьтесь, госпожа, мы просто хотим заработать побольше жетонов».

– Все готово, – тихо сообщил главный механик Цветному Владыке.

Тот поманил Лив к себе. В его глазах вращались цвета: красный, затем синий и снова красный.

– Скажи мне, Лив, следует ли мне дождаться полудня – или показать им сразу, что значит идти против моей воли?

До полудня оставалось меньше минуты. Лив моментально поняла, что в глубине души ему хочется наказать город за попытку ему противостоять, заставить жителей Идосса заплатить. Что он боится, что они могут сдаться слишком рано.

Лив заколебалась. Она еще не закончила читать письмо. Почему-то ей казалось, что это важно.

– Если они сочтут, что вы поступили несправедливо, это может усилить их решимость. Вы сами назначили крайний срок и оговорили последствия. Пусть смерть этой женщины будет на их совести, а не на вашей.

Почему-то ей было необходимо закончить с письмом прежде, чем эта женщина умрет.

– Да… Да, разумеется. Будет неправильно, если я первым выкажу нетерпение.

Владыка расслабился, его глаза затопил