на меня, твой гнев будет вполне оправдан. С самого рождения ты был избранным и одновременно презираемым – одни ненавидели тебя из-за твоей матери, другие – из-за твоего отца. У тебя есть полное право иметь ко мне претензии. Видишь ли, я боялся, что ты станешь чудовищем, – и поэтому не хотел, чтобы ты знал, насколько могущественным тебе предстоит стать. Вот почему я подделал результаты твоего испытания.

– Что-о?!

Из-за этого треклятого испытания Кип отвергал все свидетельства своих расширяющихся цветовых возможностей! Он тратил время, доводя до совершенства свои зеленые «шары судьбы», в то время как, оказывается, мог работать над другими цветами?

– Я не стану извиняться за это, Кип. Я хотел, чтобы ты сперва немного подрос, познакомился с самим собой прежде чем мы взвалим на тебя бремя огромного таланта, в придачу к тем тяжестям, которые появились в твоей жизни совсем недавно – когда ты узнал, что ты сын Призмы; когда погибли все, кого ты знал; когда тебе пришлось переезжать в новый дом и входить в социальные круги, о которых ты, вероятно, до этого не имел представления…

– А с чего вы решили, что вам дано это решать? Потому что вы Призма?

– Потому что я твой отец, Кип. Мне тоже пришлось вырасти слишком быстро, и у меня не все получилось хорошо. Знаешь, что значит начать войну, когда тебе всего семнадцать лет?

– Я думал, вам было восемнадцать.

– Неважно, все равно я был молод, – отмахнулся Гэвин, но в его глазах мелькнуло какое-то неуловимое выражение, какая-то напряженность, исчезнувшая так быстро, что Кип не успел ее распознать. – С тех пор прошло много лет, но я помню, как мне хотелось поскорее стать взрослым. У меня сводило скулы от нетерпения! Я хотел, чтобы люди относились ко мне по-серьезному, прислушивались к моему мнению. Чтобы я мог говорить то, что думаю, и не видеть этого терпеливого, насмешливого выражения на лицах: «Ну-ну, опять молодой лорд придумал что-то новенькое»… Я побывал на твоем месте, Кип, и из-за того что мне не удалось справиться, погибли люди. Да ниспошлет Орхолам, чтобы цена, которую придется платить тебе, не оказалась столь же высокой, но я не хотел торопить тебя занять положение, где любая ошибка может стоить жизни тебе или другим.

– Конечно, когда вы так говорите, все это имеет смысл, – сердито буркнул Кип.

Гэвин снял с себя плащ.

– Иди сюда. Их надо потуже свернуть, – сказал он, указывая на мерцающие плащи. – О них мы поговорим позже.

Отец и сын аккуратно сложили плащи и завернули их в плащ Гэвина, который тот небрежно перекинул через свою руку. Шкатулку с картами он просто взял, задрапировав ее тем же плащом.

– Знаете, – сказал Кип, – Янус Бориг сказала, что я не стану следующим Призмой. Не то чтобы мне этого так уж хотелось… В смысле, я бы хотел, чтобы вы оставались Призмой всегда. Но…

– Но если ты не станешь Призмой, а такой штуки, как Светоносец, вообще не существует, это означает, что ты не станешь никем? – подсказал Гэвин.

– Да, сэр, – ответил Кип, пряча глаза. – Звучит… ужасно, да?

– Да, – отозвался Гэвин. – Пошли!

Кип был сбит с толку. «Нет Светоносца? Но Янус Бориг сказала, что знает, кто такой Светоносец, – и при этом глядела на меня!» Впоследствии, когда он наконец смог думать об этом, Кип уже совсем было отважился надеяться, что это значило…

…в точности то, что предвидел его отец – предвидел, что Кип будет на это надеяться! А ведь она могла иметь в виду «Я знаю, кто такой Светоносец – Светоносец это фикция!» Или «Светоносец это Люцидоний». Или она могла вообще ошибаться. Верно ведь?

Да, конечно, она сказала, что ее рисунки должны всегда отражать правду, – но как знать, правду ли она говорила? И даже если ее рисунки всегда правдивы, это еще не значит, что правдивы ее слова. Может быть, она солгала – или просто ошиблась. И даже если она была права, а Гэвин ошибался, она ведь не нарисовала Светоносца. Может быть, это было выше ее способностей. Или, может быть, такой рисунок оказался бы чересчур замысловатым, и из него ничего нельзя было бы понять. В любом случае она ведь сама сказала, что иногда ее рисунки не следует понимать буквально.

Вслед за Гэвином Кип вышел из казарм Черной гвардии. Двое гвардейцев, мужчина и женщина, немедленно пристроились к ним сзади, естественно и ненавязчиво. Интересно, как у них это получается, подумал Кип. Должно быть, в результате долгой и упорной практики – как и все в жизни Черных гвардейцев.

Может быть, именно поэтому его так привлекала перспектива стать гвардейцем: все, что у них было, они заслужили сами. Совсем не так, как в жизни Кипа. Их не волнует, чей ты сын; их интересует только, можешь ли ты выполнить задание.

Они вошли в лифт, и Гэвин сам установил противовесы. Кип как-то никогда не замечал этого прежде, но хотя гвардейцы охраняли Гэвина повсюду, они ему не прислуживали. Интересно, было ли это потому, что Гэвин когда-то давно объявил, что желает делать все сам, или гвардейцы попросту отказывались делать что-либо помимо своих охранных функций? Лифт двинулся вверх, что удивило Кипа, который думал, что Гэвин заставит его вернуться в свою комнату.

Они прибыли на верхний уровень – уровень, который занимали Гэвин и Белая.

– Так значит, твой дед доставил тебе неприятности? – спросил Гэвин.

– Э-гм, ваш отец, сэр… гм… он отрекся от меня, сэр. Ну, в смысле, отказался считать меня вашим сыном. – Кип сглотнул. («Конечно же он знает, что значит отрекся, идиот!») – Поэтому я и сказал, что мне не удалось выполнить ваше задание.

– Вот как? – отозвался Гэвин. – Что же, нам предстоит много веселья.

Однако в его голосе веселья не было. С кривой улыбкой он повернулся к одному из гвардейцев, долговязому илитийцу:

– Литос, это мой сын Кип. Кип – мой сын.

– Так точно, сэр, – отозвался тот. У него был необычно высокий голос. – Я понимаю.

А-а, он евнух! Кип слышал, что на Илите кое-кто считает, что из евнухов получаются более успешные извлекатели, чем из обычных мальчиков. Впрочем, его учителя подняли эту идею на смех. «Можно отрезать мужчине яйца, но его глаза от этого не изменятся, – сказала одна из них. – Если ты отрезаешь с одного конца, глупо ждать перемены на противоположном». С другой стороны, его голос от этого, несомненно, стал другим, так что, может быть, идея была не такой уж нелепой. Или, может быть, это действие просто затормозило изменение, когда у него ломался голос, что, очевидно, далеко не то же самое. Может быть, взросление каким-то образом вызывает у мужчин изменение не только в голосе, но и в глазах – совсем незаметное, но достаточное, чтобы сдвинуть восприятие цветов, из-за чего их цветоизвлечение становится менее надежным, чем у женщин.

И тут, опять же, встает вопрос о том, что никто не может сказать, какие именно тона способен воспринимать другой человек, так что всем приходится только гадать. Тем не менее некоторые люди, очевидно, были настолько уверены в своих догадках, что на их основании отрезали мальчикам