духе Локарно. Германия еще раз недвусмысленно пообещала Советскому Союзу то, что она в октябре 1925 г. выторговала себе у Запада: фактическое неучастие в возможных санкциях Лиги Наций в его отношении. Вильгельмштрассе питала также другие ожидания: соглашение с Советским Союзом должно было усилить давление на Варшаву и в конце концов подвигнуть Польшу пойти навстречу немецким требованиям пересмотра границы. Но этим надеждам не суждено было сбыться: после прихода в мае 1926 г. в результате государственного переворота к власти маршала Пилсудского началась политическая и экономическая стабилизация восточного соседа рейха. В обозримом будущем немцы и русские не могли теперь рассчитывать на «мирную» уступку территорий в их пользу{333}.

Второе большое внешнеполитическое событие 1926 г. состоялось 10 сентября, день в день спустя четверть года после подписания Берлинского договора: вступление Германии в Лигу Наций. Рейх сразу же стал, как того упорно требовали правительства Лютера и Маркса, постоянным членом важнейшего органа этой организации, Совета Лиги Наций, в то время как Польша, главный конкурент за получение такого же статуса, должна была довольствоваться временным членством и обещанием ее избрания в Совет. Социал-демократы, которые раньше и последовательнее, чем какая-либо другая немецкая партия, выступали за вхождение Германии в Лигу Наций, праздновали достижение этой цели как звездный час. «Германия и Европа прошли путь от бедственного положения всеобщей анархии до состояния международной организации, в рамках которой постепенно должна осуществиться свобода всех народов», — писала «Форвартс», и, по ее словам, это, несомненно, был «шаг всемирно-исторического значения»{334}.

Спустя неделю после праздничной церемонии в женевском Дворце Лиги Наций, 17 сентября министры иностранных дел Франции и Германии встретились в расположенной близ Женевы французской деревушке Туари для взаимного обмена мнениями. Прекрасная еда и обилие вина в ресторане Леже способствовали тому, что Бриан и Штреземан пришли в состояние эйфории. Оба согласились с тем, что Германия за свою материальную помощь в деле стабилизации франка — конкретно речь шла о досрочном погашении части немецких репараций — должна получить политические уступки. Важнейшими из них были заблаговременное возращение рейху Саарской области, скорейшее прекращение военного контроля, досрочная эвакуация Рейнской области до конца сентября 1927 г. и согласие Франции в отношении немецко-бельгийских договоренностей о возвращении рейху Ойпена-Малмеди.

Но вслед за радужным настроением незамедлительно последовало горькое похмелье. Премьер-министр Пуанкаре отнюдь не думал о том, чтобы выполнять обещания своего министра иностранных дел. Тем временем в Германии также стали раздаваться голоса, выражавшие сомнения по поводу цены, которую Штреземан намеревался заплатить западным державам. В конце концов встречи у месье Леже принесли не более чем соглашение о том, что Международная военная комиссия должна покинуть Германию 31 января 1927 г. Туари оказался как высшим, так и конечным пунктом политики в духе Локарно. После этого в германо-французских отношениях, пока Штреземан занимал пост министра иностранных дел, не было больших подъемов. Они были не хороши и не плохи. Если не принимать во внимание случайных обострений, они определялись рутиной урегулированного совместного существования{335}.

Во внутренней политике Германия переживала во время правления третьего кабинета Маркса относительное спокойствие. Правда, парламентская база правительства был настолько узка, что дискуссия о расширении существующей коалиции прямо-таки висела в воздухе. Самый сенсационный вклад в нее внес 4 сентября 1926 г. Пауль Сильверберг, один из ведущих предпринимателей буроугольной промышленности и одновременно заместитель председателя Имперского союза немецкой промышленности. Это произошло в Дрездене на ежегодной конференции союза. Сильверберг заявил, что «сохраняющееся в течение долгого времени положение, когда такая большая партия, как социал-демократическая, в условиях парламентаризма находится в более или менее безответственной оппозиции, является общеполитически и экономически непереносимым и вредным. Однажды было сказано, что нельзя осуществлять власть против рабочего класса. Это неверно, это высказывание должно звучать так: нельзя осуществлять власть без участия рабочего класса. И если это так, то необходимо найти мужество сделать последовательный вывод о том, что нельзя управлять страной без социал-демократии, в которой подавляющее большинство немецкого рабочего класса видит своего политического представителя».

Сильверберг не выражал здесь мнение ведущего союза индустрии в целом, но все же он представлял влиятельное, сравнительно умеренное и гибкое направление в лагере предпринимателей, прежде всего опиравшееся на современные отрасли химической, электротехнической и текстильной промышленностей, машиностроение и производство готовой продукции. Своей речью в защиту Большой коалиции второй человек в Имперском союзе отнюдь не стремился ослабить властные претензии промышленников и изменить баланс сил в пользу рабочего класса. В большей степени для Сильверберга речь шла о том, чтобы возложить на социал-демократов ответственность за проведение непопулярных мер, таких как сокращение государственных социальных программ. За свое участие в правительстве СДПГ должна была заплатить значительную цену: отказ от классовой борьбы и признание политико-экономических притязаний буржуазии на ведущую роль. Несмотря на эти условия, дрезденская речь Сильверберга была свидетельством реалистической политики предпринимателей. Впервые ведущий промышленник во всеуслышание официально заявил о том, что в тот момент еще было небольшим преувеличением — а именно заверил в том, что немецкие предприниматели сегодня стоят «целиком на позиции положительного отношения к существующему государству», а тем самым — «на почве сегодняшнего государства и его конституции»{336}.

Политические лозунги другой «современно» мыслящей властной элиты — рейхсвера, также отличались в это время реализмом. В конце сентября 1926 г. одна из южно-немецких газет первой сообщила о том, что принц Вильгельм Прусский, старший сын кронпринца, облачившись в мундир, принял участие в учениях считавшегося особенно «прусским» 9-го пехотного полка. Когда спустя неделю этой историей занялись берлинские газеты, под перекрестным огнем общественной критики оказался командующий сухопутными силами рейхсвера. Министр рейхсвера Гесслер потребовал от Секта объяснений за его самоуправство и 5 октября отправил его в отставку. Преемником Секта Гинденбург назначил командующего Первым военным округом, генерал-лейтенанта Хейе, одного из ближайших сотрудников Секта, который однако имел несравненно меньше политического честолюбия, чем его предшественник.

Под эгидой Хейе ряд офицеров рейхсвера, таких как полковник Курт фон Шлейхер, глава вновь образованного отдела вооруженных сил в министерстве рейхсвера, получил возможность развивать идеи, которые были немыслимы или в любом случае не подлежали высказыванию до избрания Гинденбурга в рейхспрезиденты. Но по мере того как Веймарское государство все более отчетливо дрейфовало в направлении консервативной республики, молодые офицеры все более склонялись к тому, чтобы заново определить политическое местоположение рейхсвера. В декабре 1926 г. Шлейхер подготовил меморандум об «Отношении рейхсвера к государству». В нем утверждалось, что сегодня проблемой является не вопрос выбора республики или монархии, а то, как эта республика должна выглядеть. «И тогда становится совершенно очевидным, что она может быть выстроена по нашему желанию, если мы с