Шрифт:
Закладка:
Все–таки она нашла в себе силы улыбнуться и ответила хриплым, незнакомым мне голосом:
— Мне не спалось. Я пришла проверить моторы к завтрашним полетам.
Я мог позвать часового и скрутить ее, как бешеную суку, и это было бы лучше всего, но ярость оглушила меня. Хотелось немедленно тут же избить, оскорбить, изувечить это чудовище.
Воспоминание о Подгорском остановило меня на мгновение. Вдруг она сказала совершенно спокойно:
— Что я делаю? Я делаю хорошенький гроб для одного моего приятеля. Она цинично рассмеялась.
— Видите эту маленькую адскую машинку? Я положу ее вот сюда и завтра… фьють… Новая авария в Советской Школе. Работа чистая.
Ее тон парализовал меня.
— Вы шутите, Жермена!..
— Убийствами не шутят, — холодно и немного устало ответила она.
До сих пор не могу понять, почему она так быстро, без всякого сопротивления, открыла свои карты и не попыталась, как всегда, хитрить. Может быть, действительно, она устала от крови и предательства.
— Убийствами не шутят… — повторила она. — Что-ж! Поймана! Погибла. Моя игра проиграна, но я успела многое сделать для моих друзей.
— Гадина, гадина… — Она говорила правду, я это почувствовал.
Я схватил ее за горло. Перед самым моим лицом были обезумевшие глаза и нежный рот, из которого вырывался хриплый смех вперемежку с отвратительными ругательствами.
— Из–за угла! Стерва! Шпионка! Убийца!
Я все сильнее сжимал ее горло. Но она ударила меня клещами по голове, я ослабил хватку и упал.
Она подскочила к дверям и свистнула. В ангар вбежал Мухин, который стал предателем из–за этой дряни. Я был оглушен и не мог позвать на помощь. В ушах звенело нестерпимо.
Черный Паук и Мухин взволнованно о чем–то переговаривались, стоя надо мной.
— Убей его! — требовала она.
Но, по–видимому, на это его не хватило. Когда она занесла над моей го–ловои тяжелые клещи, он схватил ее на руки и унес из ангара.
Вероятно, это был единственный случай, когда он сам проявил инициативу и не послушался ее.
Я потерял сознание и когда очнулся — уже брезжил рассвет.
В ПОГОНЮ.
Вся школа была поднята на ноги. Побежали к гаражу. Механик лежал с проломленным черепом, одного Фиата — самого быстроходного — не хватало, а камеры на остальных были проколоты. Они улизнули. Догнать их на лошадях было бы безнадежным делом. Вывели самолет. Со мной сел опытный летчик, и мы отправились в погоню.
Покружив над дремлющей степью, мы увидели в синем рассвете мчащийся Фиат.
Бешенство мое сменилось холодной яростью.
Мы пролетели над самым автомобилем. Мне удалось подстрелить сидящего за рулем Мухина.
Жермена тоже была ранена и потеряла сознание. Автомобиль остановился.
Мы с большими трудностями сели, исковеркав шасси и сделав неполный капот.
Летчик был ранен довольно сильно, я отделался ушибами.
Через пять минут Жермена была крепко–накрепко связана моим ремнем и ее собственным шарфом. Сначала мне хотелось искровянить это подлое, красивое лицо, вырвать ее проклятое паучье сердце, но потом благо
разумие взяло верх. Она должна быть сдана на руки тем, кто имеет больше права ее судить, чем я.
Из кармана ее выпало письмо, написанное по–польски и, по–видимому, зашифрованное, потому что я ничего в нем не понял, хотя прилично знаю польский язык.
Мертвого Мухина я стащил за ноги с шоферского места и, будьте уверены, делал это не особенно почтительно.
Раненый летчик кое–как взгромоздился на Фиат, и мы погнали в школу.
СЕРДЦЕ ПАУЧИХИ.
Через две недели акробатка и танцовщица Жермена, по прозвищу «Черный Паук», польская шпионка и многократная убийца, была расстреляна, и в ее расстреле личное участие принимал и я.
До самого конца эта женщина верила в свое обаяние, пыталась соблазнить коменданта тюрьмы и легкомысленно шутила с красноармейцами, ведшими ее на расстрел.
Сообщников она не выдала, но по письмам ее, расшифрованным с большим трудом, удалось установить, что главным сотрудником ее в этом шпионаже был ее любовник, партнер по цирку, который успел скрыться.
Как она устраивала аварии?
Способов у нее было много. Одних она утомляла любовными, бессонными ночами, у других надрезывала крепления в самолетах, третьим давала перед полетом какое–то наркотическое средство и, наконец, подкладывала адские машины под баки с бензином.
Таким же образом она погубила своего мужа и еще четырех людей, прилетевших на «Юнкерсе». Она сама мне все рассказывала, с мельчайшими подробностями, и при этом смеялась невинным, звонким смехом. Это было чудовище с паучьим сердцем!
Только одного она мне не сказала, что она сделала с Лури и почему была так взволнована его гибелью. Но из писем ее, мне кажется, удалось установить истину. По–видимому, она любила его, и по ошибке испортила его самолет вместо того, который был намечен, и он, насколько я мог понять, посвященный в ее планы, только одного не смог ей простить — своей смерти.
Она собственными руками убила шофера, чтобы замести следы ее городских друзей, к которым она поехала за адской машиной в ту ночь.
Вот и все.
Афанасьев бросил давно потухшую папиросу и закрыл глаза. Козлов долго молчал.
Он был бледен, но в глазах его горел тот же огонь, который загорался в глазах Афанасьева, когда он говорил о Пауке.
Он откашлялся и, пересиливая свое волнение, сказал:
— Это была паучиха и сволочь… Ее нужно было пытать, прежде чем убить… Сколько людей она погубила… И это была единственная любовь в моей жизни!.. Мне казалось, что она тоже любит меня, но после того как…
— он запнулся, — после того, как я вышел из госпиталя, я не хотел видеть ее, не хотел навязывать ей любовь урода. Убийца! Проклятая!
Афанасьев открыл глаза.
— Скажи, Козлов, — спросил он, опять переходя на ты, — …твой парашют был назван «Черным Пауком» в ее честь?
Козлов вспыхнул.
— Да… Но я переменю…
— Не надо, пускай этот «Черный Паук» хоть немного исправит то зло, которое нанес нам другой «Черный Паук».
ГЛАВА IX. ГОРЬКИЙ МИНДАЛЬ.
ПОЧЕМУ ПЛАКАЛА НАТАША.
Как всегда, в воскресенье Афанасьев пошел к племяннице. У нее были заплаканные глаза, а Николай Иванович ходил хмурый и злой.
— Ты опять что–нибудь натворил, Николай? — сурово спросил Афанасьев.
— Почему Наташа плакала?
Тришатный истерично закричал.
— Оставьте меня в покое, прошу вас… Ничего я не натворил. Просто выгнал этого
