Шрифт:
Закладка:
ЖЕРМЕНА ЕДЕТ В ГОРОД.
Собственно, они не в гости к нам приехали. Зампредчека летел в N с важными инструкциями из центра и документами, изобличающими крупного экономического шпиона на юге.
Вечером мы устроили совещание в квартире начальника школы. Жермена ушла в свою комнату. Говорили до полуночи. Утром был назначен старт. Настроение у нас было подавленное. За этот месяц погибли два инструктора и один курсант. Это уже принимало размеры стихийного бедствия, но мы не знали, как бороться с ним. Среди курсантов начиналась паника, и нужно было много выдержки, чтобы подавить ее с самого начала.
Была создана специальная комиссия для проверки наших учебных аппаратов, — но все они оказались в полном порядке и были признаны вполне пригодными для полетов.
Мы посоветовались с товарищами из центра, и было решено, что начальник школы отправится вместе с нами в N для доклада командующему воздушными силами юга. Мы уже пожелали друг другу спокойной ночи,
когда из комнаты Жермены донеслись крики.
Подгорский побледнел и бросился туда. Мы остановились в недоумении.
Через пять минут, очень смущенный, Подгорский шепнул мне, что жене его дурно и что ее немедленно нужно отправить в город, к врачу.
— У нас же есть свои врачи, — удивленно сказал я.
Он помялся и потом, отведя меня в сторону, сообщил, что жена скрыла от него свою беременность, и сейчас у нее начинается что–то неладное, как будто выкидыш, я уж не знаю, что–то в этом роде, и ей необходимо обратиться к специалисту.
Город был от нас верстах в двадцати, автомобилем час езды, дороги хорошие.
Я успокоил его. Сам отвезти Жермену он не мог: нужно было успеть за ночь приготовить материалы для доклада, а в шесть утра был назначен старт.
Жермена наотрез отказалась от какой бы то ни было помощи и твердо заявила, что поедет одна, без спутников. Боли прекратились, но по ее измученному лицу было видно, что она боится их повторения.
Подгорский посадил ее в автомобиль, шоферу были даны инструкции, гудок рявкнул, и она уехала.
Рано утром, когда «Юнкерса» уже выводили из ангара, Жермена вернулась. Подгорский с нетерпением поджидал ее, и с такой любовью заглянул в ее осунувшееся личико, что, ей–богу, мне стало обидно, что я никого так не любил. Тогда же я подумал, что нельзя так крепко привязываться к недостойной женщине.
Она успокоила мужа, сказала, что ошиблась: у нее были просто боли в кишечнике, и все обстоит благополучно.
Да, забыл вам сказать, что шофер с ней не вернулся, и она сама правила автомобилем. По ее словам, он сошел в степи, чтобы зайти на минуту на хутор к больной матери, и она сама предложила ему остаться там до утра…
* * *
С какой–то суеверной настойчивостью заставила Жермена механика еще раз осмотреть аппарат, и сама приняла в этом горячее участие; положила в кабине цветы и виноград и, прощаясь, с особенной нежностью обняла мужа.
ПАУТИНА.
Надо вам сказать, товарищ, что мое предположение, что все в школе передерутся из–за этой обаятельной женщины, не оправдалось. Многие вздыхали по ней, но она держала себя так осторожно и тактично, предотвращая всякие эксцессы, что я совершенно успокоился на этот счет.
Один из курсантов, славный мальчик, комсомолец Мухин, был от Жермены без памяти. Нужно было видеть, как он смотрел на нее, как бродил за ней унылой тенью, чтобы понять, в какой прочной паутине он запутался. Мы смотрели на это сквозь пальцы, хотя обычно боролись с подобными явлениями в своей среде. Жермена с неподражаемым искусством сдерживала его влюбленность и не давала ему воли.
В этот день я случайно услышал их разговор.
В полдень, когда у нас полетов не бывает, я забрел на старую каменоломню на берегу моря. Вскарабкавшись на вершину холма, я увидел их внизу, на камнях. Меня поразила ее поза. Она положила ему руки на плечи и пытливо смотрела в глаза. Отогнав неприятное чувство, я направился к ним. Вдруг ветер донес до меня ее слова:
— Да, да, я клянусь тебе, но подожди еще немного. Предположи, что мне грозит большая опасность. Пошел бы ты за меня на смерть, если бы я этого потребовала?..
Я остановился, как вкопанный, пораженный ее странным тоном. Из- под ног моих скатился щебень. Они обернулись. Жермена медленно сняла свою руку с его плеча и усмехнулась.
Лицо Мухина еще хранило следы волнения и сосредоточенной страсти.
Козлов застонал, вцепившись пальцами в кожаное сиденье.
Афанасьев искоса взглянул на него и спокойно продолжал:
— Мы пошли домой. У самого дома собралась большая толпа. Навстречу мне выбежал завхоз и, страшно взволнованный, оттащил меня в сторону.
— Шпет угробился, какой ужас! Бедная Жермена! — Афанасьев замолчал и закурил папиросу.
ГИБЕЛЬ «ЮНКЕРСА».
Дело было так. Летели они спокойным манером, не очень высоко, так метров на 8 оо над степью.
В это время на хуторе выгоняли скот.
Мальчишка–пастушок глазел на самолет и вдруг, как он рассказывал потом, увидел белое облачко над крылом самолета. Он закричал.
В степь высыпало все население хутора.
«Юнкерс» замотался, завихлялся, перешел в штопор, потом в пике и, охваченный пламенем, врезался носом в землю.
Когда из–под обломков извлекли трупы, они были обуглены, как головни. Мясо дымилось. На Шпете еще сохранился кусок сапога, все остальное превратилось в уголь.
Подгорскому все–таки посчастливилось. Он выбросился из самолета метров за 8‑ю от земли, и хотя тоже разбился насмерть, но не был так страшно изуродован, как остальные.
Пастушонка на лошади погнали в школу.
Нас всех, как громом, поразила эта весть. Сейчас же снарядилась печальная экспедиция на место катастрофы. Поистине, рок нас преследовал с упорной свирепостью.
Жермена не плакала. Она держалась мужественно и отправилась вместе с нами, хотя мы пытались ее удержать.
НЕУГОМОННЫЙ ЖУРНАЛИСТ.
Автомобиль остановился у дома, где жил Афанасьев.
— Зайди ко мне, друг Козлов. Я доскажу тебе эту историю. Тебе нужно ее знать, — серьезно и печально сказал Афанасьев.
Козлов молча пошел за ним. Они поднялись по лестнице. У дверей Афанасьевской квартиры их поджидал неугомонный журналист. Он робко мял кепку в руках и жалобно глядел на комиссара.
— Товарищ Афанасьев, одно слово… Пожалуйста…
— Ну? — довольно неприветливо буркнул Афанасьев.
— По поводу аварии… Подозреваете вы
