в руке, дуло которого было приставлено к самому его виску. Ее очки поблескивали. Платок сполз с головы, обнажив голый, выбитый череп. Свободной рукой старуха стянула с себя очки.

Перед Афанасьевым стоял — Иосиф Пайонк!

— Не стреляйте! Вы сумасшедший! — крикнул Афанасьев голосом, заглушившим шум мотора. — Мы оба погибнем!..

Пайонк насмешливо улыбнулся. Теперь он ничего не боялся. Страх, доведенный до последнего предела, уничтожил в его сердце все, что делает человека робким, и ничто уже не могло его более испугать. Ничто, кроме смерти. Но Афанасьев сейчас в его руках и должен ему подчиниться. А угрозы? — Ха!..

Никакая храбрость не может сравниться этим предельным страхом. Афанасьев усмехнулся и спокойно поднял крылатый аппарат еще выше. Ничто, кроме стрелки альтиметра, не указывало на скорость подъема.

Афанасьев чувствовал на своем виске горячее, лихорадочное дыхание шпиона.

Пайонк изнемогал от жара, его глаза слезились, но он твердо продолжал держать свой револьвер у лба Афанасьева, и рука у него не дрожала.

Здесь, в воздухе, он уже не боялся, что его арестуют и расстреляют.

Здесь они были один на один, и Афанасьев должен был подчиняться силе.

Пайонк кивнул на запад и, наклонившись к уху комиссара, прокричал:

— В Польшу — или я буду стрелять!

Да, смерть сидела теперь рядом с Афанасьевым, но комиссар и старуха Смерть были давнишними приятелями. Они не раз летали вместе.

Ничего не боялся комиссар, но его тень заплакала бы от стыда, если бы этому подлому шпиону и убийце удалось заставить его снизиться.

Он снял свою руку с руля глубины и поднял ее вверх. Пайонк побледнел.

— Доставьте меня невредимым в Польшу, — снова прокричал он. — Иначе я буду стрелять! Слышите? Не проделывайте никаких штук.

Они были теперь на высоте 3.000 метров.

— Слышите? Никаких штук! — повторил Пайонк.

Загорелое суровое лицо Афанасьева было бесстрастно, губы крепко сжаты, но в стальных глазах светилось столько беспощадной ненависти и грозной воли, что смертельный холод проник в самые кости Пайонка.

Как, почему, — этого Пайонк не знал, — но он знал наверное, что хотя жизнь этого сильного человека была в его руках (стоило ему только нажать курок), — но самого его спасти уже ничто не могло.

— Не делайте того, что вы сделаете! — завизжал он, теряя голову. — Не смейте этого де…

Он не окончил.

Афанасьев нажал какую–то кнопку, дно самолета раскрылось, как трап, и сиденье пилота выбросилось в пространство, увлекая за собой Афанасьева и оторвавшийся от фюзеляжа парашют. Умная птица не подвела своего хозяина. Парашют развернулся и медленно поплыл на землю. Еще несколько секунд, и мимо него пронесся брошенный на произвол судьбы самолет, и на мгновение Афанасьев увидел неуклюжую фигуру в старушечьем салопе, мертвенно–бледное лицо и рыбьи глаза Пайонка.

Отданный во власть аппарату, который, крутясь, нес его вниз, Пайонк в смертельном страхе схватился за руль глубины и взял его на себя.

Головокружительная стремительность спуска была на мгновение приостановлена. А затем…

ГИБЕЛЬ

Следившая внизу сиделка Польской миссии и агент польской контрразведки увидела, как самолет дернулся вверх и сделал петлю, а за ней другую, еще, еще, при неумолкающем реве мотора. Пайонк судорожно вцепился в руль глубины. Теперь аппарат должен был делать петли до тех пор, пока не сломаются его крылья.

Языки пламени показались из корпуса «Афанасьева Н-I».

Они ползли из машинного отделения к крыльям.

Еще три петли сделал самолет, и пламя охватило его стабилизатор.

Аппарат понесся вниз, как пылающий факел.

«Черный Паук» благополучно донес до земли Афанасьева.

Он не мог сразу сообразить, где он опустился, это несомненно были окрестности Москвы. Автоматически отстегнувшийся парашют надулся ветром, как щеки херувима, и его протащило по земле несколько саженей прямо в молодой, веселый, щебечущий лесок.

Из туч испуганно выглянуло солнце.

Над юными, прозрачными верхушками берез бился в истерике пленный парашют, запутавшийся веревками в их ветках. Солнце снова скрылось, и свинцовая тишина опустилась на лесок.

— Пускай этот «Черный Паук» хоть немного исправит то зло, которое нанес нам другой «Черный Паук».

Афанасьев вспомнил эту свою фразу, сказанную им Козлову. В это время тревожные гудки аэродромного автомобиля заставили его пойти по направлению к шоссе, желтевшему издали. Запах горящего бензина и масла тянулся откуда–то справа. За деревьями березового леска встало, как флаг, высокое ровное пламя.

Это догорал «Афанасьев Н-I».