Я киваю в третий раз, мои пальцы крепче сжимают бабушкину ладонь.

– Молли исключительно вежлива и умеет себя вести, – говорит бабушка. – Она будет рада тихонько посидеть в гостиной.

– А что, если она захочет развлечься? – спрашивает миссис Гримторп. – Безделье – мать всех пороков, и мне не нужно, чтобы девочка от скуки громила дом.

– Мое богатое воображение – само по себе развлечение, – отвечаю я, слишком поздно понимая, что только что нарушила правило, и добавляю «мэм» в надежде, что это сгладит мою ошибку.

Миссис Гримторп вздыхает, затем отходит в сторону и позволяет нам переступить порог.

Холл поместья – величественнее всего, что я когда-либо видела: пол здесь из полированного черного мрамора с инкрустацией в виде сложных геометрических узоров, а лестница, ведущая на второй этаж, сделана из темного дуба. В напольном зеркале на стене слева от меня отражается мое потрясенное лицо. Рама его так сильно позолочена, что все зеркало напоминает волшебное из «Белоснежки». Когда я задираю голову, потолок оказывается настолько высок, что по шее бегут мурашки. Над головой на невероятно тонкой нити висит, сверкая, современная люстра из тысячи осколков снежного хрусталя. Дальше по коридору на стенах развешены картины, и они действительно такие, как рассказывала бабушка, – то не изображения знакомых мне фигур, а смелые, абстрактные цветовые пятна, будто брызнувшие на холст, а не вышедшие из-под кисти.

Миссис Гримторп с глухим стуком закрывает за нами дверь.

– Я устрою тебя в гостиной, Молли, – говорит бабушка. – Можешь пока помочь мне с вышиванием. Здорово же?

– Быстрее приступай к работе, Флора, – командует миссис Гримторп. – Окна зимнего сада сами себя не отмоют.

И она разворачивается на каблуках, чтобы, цокая ими по коридору, исчезнуть в таинственной глубине поместья. Бабушка легонько похлопывает меня по плечу и ведет сквозь двойные стеклянные двери в ближайшую огромную комнату справа от нас.

– Вот и гостиная, – объявляет она.

Когда я озираюсь, у меня кружится голова. Взгляните на эти кресла с высокими спинками королевского синего цвета, на декоративную лепнину, похожую на глазурь для торта, на классические полотна, занимающие собой каждый дюйм стен! На этих картинах – корабли и кораблекрушения, дамы в прелестных развевающихся нижних юбках, охотники, выслеживающие в зеленых лесах лупоглазых лисиц. И наконец, на каминной полке над темным жерлом очага, строго по центру, красуется самое поразительное изделие, каких я прежде и не видела. На потускневшей вычурной подставке перламутрово сияет декоративное яйцо, инкрустированное бриллиантами и другими прекрасными камнями. Совсем небольшое яичко. Оно поместилось бы и в моей ладошке. И его красота словно гипнотизирует, я не могу отвести взгляд.

– Лучше закрой рот, дорогая, не то муха залетит, – произносит бабушка.

Я делаю, как велено, но все равно не отрываю глаз от очаровательной вещицы на каминной полке.

– Миссис Гримторп утверждает, что это работа Фаберже. Этот драгоценный антиквариат передавался в семье из поколения в поколение. Красивое, не правда ли?

– Словно сокровище! – выдыхаю я.

– Мне всегда нравилась эта комната. Хозяева осовременили холл и некоторые другие помещения, но этот салон мой самый любимый. Идем-ка. – Бабушка помогает мне вынырнуть из задумчивости, усадив меня на синий стул с высокой спинкой. – Сиди здесь и украшай мою подушку. Можешь вышить маленькие розово-голубые цветочки. Помнишь, как я показывала?

Я помню. Иголка – это кролик: запускаешь кролика в норку, а когда он снова выглядывает наружу – завязываешь узелок, пряча норку от лис.

– Мне лучше поспешить в оранжерею. Если миссис Гримторп сейчас кажется тебе сварливой, то поверь, она станет еще хуже, если я быстренько не отмою окна. – И тут бабушка делает кое-что странное: приседает передо мной и берет меня за руки. Со слезами на глазах она говорит: – Мне очень жаль. Ты заслуживаешь лучшей жизни, но у меня есть для тебя только такая.

Я понятия не имею, почему она расстраивается. При виде ее слез что-то стискивает мой желудок.

– Не плачь, бабушка, – отвечаю я. – Ты ведь всегда говоришь о том, что будет, когда я найду себе место по душе.

– О том, что все наладится, как только ты его найдешь?

– Ага, – отвечаю я. – И знаешь что, бабушка?

– Что? – спрашивает она.

– Мне здесь по душе.

После ее ухода я долго сижу на синем стуле с высокой спинкой, рассматривая все до мельчайших деталей в царственной комнате, изучая и запоминая, записывая каждый предмет в воображаемую книгу. Благодаря этому, даже если я не вернусь в поместье Гримторпов, я всегда смогу побывать здесь, воспользовавшись своей памятью.

Этот прием я освоила не так давно – на школьной экскурсии в Национальной галерее. Одноклассники потешались, дразнили меня за то, что я читаю все до последней подписи на экспонатах с каждой выставки, но меня их слова не печалили. Для меня не было ничего важнее, чем выстроить в своей голове – нет, не просто место мне по душе, а место для души.

Пересчитав все картины, гобелены и прочие произведения искусства в гостиной Гримторпа, я закрываю глаза и подетально воссоздаю их перед внутренним взором, и, только когда мне удается закрепить в уме полученные знания, я берусь за бабушкину вышивку. Я начинаю с розово-голубого цветочка, но вскоре мои веки тяжелеют. Я опускаю вышивку на колени и позволяю глазам закрыться.

– Время чая! – вдруг слышу я и распахиваю от неожиданности глаза.

У меня уходит мгновение, чтобы вспомнить, где я. Передо мной стоит бабушка. Я смотрю на часы на кофейном столике и изумляюсь, что минутная стрелка успела сделать больше целого оборота.

– Вижу, ты немного отдохнула, – говорит бабушка. – Неудивительно, что ты утомилась, Молли. У тебя было сложное утро.

Рядом с бабушкой – тележка на колесах, а на ней – исходящий паром заварочный чайник, чайная чашка, голубая, как яйцо малиновки, на изящном фарфоровом блюдце, корзинка свежеиспеченных смородиновых булочек, взбитые сливки в розовой мисочке, дольки лимона – в желтой, канапе с огурцом на отдельной тарелке и одна серебряная ложечка с вензелями.

– Для кого это? – спрашиваю я. – Ты же говорила, что у Гримторпов не бывает гостей.

– И впрямь не бывает, – смеется бабушка. – Все это тебе.

Я с трудом могу в это поверить. По субботам бабушка устраивает для нас особенное чаепитие с пышками, мы едим их за подержанным кухонным столиком в нашей тесной квартире. Однажды, на мой восьмой день рождения, бабушка купила взбитые сливки – настолько восхитительные, что я так и не забыла их вкус. Я спросила, нельзя ли брать