Шрифт:
Закладка:
Тридцать секунд до погружения в пустоту.
И мне нравилось, как моя жизнь вместе с тем, что в ней было и чего не было, просто исчезала.
В зомбиленде ты как будто под водой. Всё выглядит замедленным и плотным. Люди кажутся немного мультяшными: их движения слишком быстрые, рты и глаза часто принимают странные формы, а руки и ноги трансформируются в змей или звериные морды. Иногда ты ловишь себя на том, что хихикаешь не пойми над чем. А еще там всё как во сне. Как в осознанном сне.
Вообще-то, это и есть осознанное сновидение. Нейробиологи считают, что в таком состоянии человек понимает, что он спит. Когда активируется отдел мозга, который у спящего обычно отключен, можно видеть сны и одновременно осознавать себя в них. Многие говорят, что в такие моменты оказываются в пространстве между разумом и эмоциями.
Зомби тоже находятся в похожем пространстве — и даже шире. Спросите любого высокофункционального — или излечившегося — зомби, и они сразу скажут: их жизнь была похожа на сон наяву. Умереть не встать. Хотя для многих это абсолютно невыразимый кошмар.
В целом лично мне в зомбиленде было классно. Например, я могла сидеть на одном месте целый день и завороженно наблюдать, как сменяются на стене солнечные пятна, пока не наступала ночь. А однажды я обмакивала руку в банку с синей краской, снова и снова, и размазывала ее по белым стенам своей комнаты. Должна признаться, что в какой-то момент руки приняли стремный вид и готовы были меня проглотить, но потом они снова стали дружелюбными и даже смогли спеть мне колыбельную маленькими ротиками на ладонях.
Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что состояние зомби похоже на гипноз или медитацию. Под гипнозом или во время медитации вы смещаете фокус с физического мира и попадаете в глубокое подсознание. Иногда от этого тело словно немеет. Ни зомби, ни люди, практикующие гипноз или медитацию, этого не боятся. В зомбиленде вы расслаблены настолько, что во рту ощущаете слабость, словно в воде, а ваши мышцы будто тонут в теплом приливе, и вы отправляетесь в какое-то важное для вашего разума место. В мир снов.
Еще одна хитрость зомбиленда заключается в том, что в измерении снов вы можете ощущать искажения вашего тела, вибрации или странную дрожь. Главное — не паниковать. Это не значит, что вы превращаетесь в квакера[13]. Это нормальный процесс. Это означает, что ваше тело готово «идти» туда, куда его за собой ведет разум. И вы идете немедленно.
И еще там нет такого понятия, как время. Нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Или, возможно, всё это существует одновременно. Так что ваш медленный невнятный язык, ваши тяжелые ноги, ваши странные кисти рук, превращающиеся в гигантские свинцовые шары, медленно покачивающиеся на ваших руках, — все эти трансформации вашего тела следуют за вами туда, куда вы идете. Хотя я отчетливо помню, что дела шли лучше, когда не надо было выбираться из дома. У меня были — за неимением более точных слов — ночная слепота[14] и тупая девичья башка, оставленная без присмотра. Плюс проблема с ногами и руками.
А может, я видела мир таким, какой он есть, — миром, в котором нет места для девочки вроде меня. Так почему бы и… не уйти?
Были и другие, не лучшие периоды. Например, когда я просыпалась под мостом — лицом в асфальт, в луже собственной блевотины и со штанами, спущенными до колен. Или в чужой постели, на шее кожаный ремень, рядом — какой-то блондин-каратист. Или когда я упала с балкона второго этажа и разбила голову. В машине скорой женщина в латексных перчатках трогала мой лоб и говорила: «Лидия, ты еще меня видишь? Не засыпай, пожалуйста. Хорошая девочка!» Она была похожа на бледную подводную осьминожиху. Правда, симпатичную.
Я человек с выносливым телом. То есть всё, что, казалось бы, должно было меня убить, — а я даже к этому стремилась, — меня не убивало. Что, думалось мне тогда, я вообще теряю? Переходя гематоэнцефалический барьер. Барьер между разумом и телом. Между реальностью и сном. Вся эта эйфория заполняла дыру внутри меня. Никакой боли. Никаких мыслей. Только образы, за которыми можно следовать.
Некоторое время в Лаббоке я была зомби. И в Остине. И в Юджине.
Ничего выдающегося по сравнению с другими трагедиями в моей жизни.
Рехаб, и рецидив, и реминисценция — все начинаются с буквы «р».
ЭТО НЕ
Это не очередная история о зависимости.
Это не «Героиновые дневники»[15] и не «На игле»[16], не Уильям Берроуз и не чертов «Миллион мелких осколков»[17], окей? Я не собираюсь на шоу Опры, и у меня нет в запасе стоящих историй, которые могли бы посоперничать с бесконечным потоком рассказов про жизнь на наркотиках. Это не «Амфетамин»[18], и не «Метамфетамин»[19], и не «Героин»[20]. Неважно, насколько успешной стала та или иная история зависимости на рынке. Это не она. Моя жизнь намного более обыкновенная. Гораздо больше похожа… на жизнь обычного человека.
У меня есть зависимость, а как же. Но я хочу описать еще кое-что. Нечто поменьше. Слово поменьше, вещь поменьше. Такое маленькое, что оно смогло бы течь по венам.
Когда моя мама первый раз пыталась покончить с собой, мне было шестнадцать. Она надолго закрылась в гостевой ванной в нашем флоридском доме. Я постучалась к ней. Она сказала: «Уходи, Белль».
Потом она вышла и села в гостиной. Я пошла в ванную и нашла там банку со снотворным — большей части таблеток в ней не было. В доме мы были вдвоем. Я сгребла в охапку бутылки водки и таблетки и принесла к ней в гостиную — в глазах слезы и страх, мысли в голове панически мечутся. В ответ — ее пристальный и сосредоточенный взгляд. Не помню, чтобы раньше она когда-нибудь смотрела на меня так. Ее голос стал странно суровым. Двумя октавами ниже, чем жизнерадостный и вязкий южный выговор, к которому я привыкла. Она сказала: «Не лезь в это, тебя это не касается. Я не буду ничего объяснять». И уставилась в телевизор. Шел «Главный госпиталь»[21].
Я пошла в ванную, села на унитаз и съела пачку туалетной бумаги. Мое лицо горело так сильно, что готово было вспыхнуть.
