матери. Мортимер отправился на виселицу в Тайберн, а Эдуард заявил, что его мать просто стала жертвой коварства Мортимера. А Изабелла продолжала вести экстравагантный образ жизни еще более 30 лет, до самой смерти в 1358 году.

Хронист Джеффри Ле-Бейкер увековечил Изабеллу как ferrea virago – «женщину, которая подражает мужчине», отказавшись от женских добродетелей, чтобы стать твердой, как железо. Однако вполне вероятно, что этот образ совершенно не совпадает с тем, как она сама воспринимала себя в реальности и в фантазиях. Изабеллу очаровывали артуровские сюжеты: в парижской библиотеке ее матери было несколько романов и целый том легенд о короле Артуре, переплетенный в изысканную белую кожу. Много лет спустя она даже пожалует два романа – о святом Граале и о сэре Ланселоте – французскому королю. Не менее очарован Артуром был и любовник Изабеллы Мортимер: за год до своей гибели он сыграл короля Артура в паре с Изабеллой, исполнявшей роль Гвиневры, на зрелищном рыцарском турнире, после которого устроили пир за круглым столом. Однако поклянется основать новое братство Круглого стола не Мортимер, а сын Изабеллы, Эдуард III, который в 1348 году учредит рыцарский орден Подвязки.

В действительности романтические увлечения членов семьи Изабеллы имели ужасные последствия. Поговаривали, что сама Изабелла во время своего визита в Париж в 1313 году сообщила королю-отцу, что обнаружила признаки адюльтера у жен двух ее братьев. Жену третьего брата действительно уличили в тайных свиданиях с любовниками, которые она устраивала в Нельской башне. Двум королевским дамам обрили головы и заточили их в подземных темницах. Любовников кастрировали, потом заживо содрали с них кожу, колесовали и обезглавили. Следует признать, что после дела Нельской башни доверие французского общества к женщинам резко упало – и, как следствие, популярность куртуазной литературы тоже.

К этому моменту куртуазную любовь уже начинали высмеивать в комических и часто непристойных песенках фаблио, которые исполняли не трубадуры в замках, а жонглеры на рыночных площадях. Женщины в этих песенках изображались подчас развратными, ленивыми, похотливыми… Эти обвинения, может, и не столь серьезные, как церковные, но не менее стойкие.

Однако в XIII веке на поле появился еще один игрок – не просто важный, а поистине великий, если судить по популярности среди современников. «Роман о Розе», превосходивший по распространению даже «Историю британских королей» Гальфрида Монмутского, дошел до нас примерно в 300 экземплярах на разных языках (часть из них была издана уже с появлением книгопечатания, в эпоху Тюдоров). Это внушительная по размеру поэма объемом около 20 000 строк. Первые 4000 или около того написал некий Гийом де Лоррис в 1230 году, а остальные 16 000 – Жан де Мён в 1270-е, более 40 лет спустя. По крайней мере, так сообщает в тексте Жан де Мён. Другой информации о де Лоррисе нет – даже никаких свидетельств того, существовал ли он на самом деле.

Повествование ведется от первого лица и представляет собой пересказ сна, который рассказчик видел в мае месяце несколько лет назад. Прогуливаясь по прекрасному саду, он набредает на источник любви и видит в нем отражение идеального бутона розы. Пока он разглядывает бутон, в него вонзается стрела Амура, «что, в глаз войдя, попала в сердце». Отдавшись власти любви, он становится одержим идеей сорвать розу. Аллегория, очевидно, олицетворяет одержимость куртуазного любовника своей дамой.

Однако после того как нить повествования подхватывает де Мён, на столь легковесный каркас навешивается толстый слой рассуждений по целому ряду тем, от науки до философии. Объем информации настолько велик, что читатели могли использовать «Роман» чуть ли не как энциклопедию. Среди прочего, он охватывает и тему женской природы, к которой де Мён относится более спокойно, чем его куртуазные предшественники. Сновидец обращается за советом к Природе и к Гению; ему помогает Прекрасный Прием; препятствия на его пути учиняют Отпор, Страх и Стыд. Последняя часть поэмы даже включает в себя частичный перевод труда «Об утешении философии» христианского теолога VI века Боэция (позднее переведенного также Елизаветой I). Как напишет три столетия спустя Томас Миддлтон в пьесе «Оборотень», «Любовь умна по-своему. Она / Из всех наук дотошных выбирает / По капле знанья… / И сносит все в заветный свой тайник…»[41].

Кроме того, можно утверждать, хоть и с меньшей уверенностью, что в Средние века само сексуальное желание рассматривалось как шестое чувство. Так, в цикле шпалер «Дама с единорогом», созданных около 1500 года, наряду с пятью сценами, изображающими аллегории чувств, есть шестая, которая многие годы вызывает немало споров. Сцена изображает даму у входа в шатер, увенчанный девизной лентой с надписью Mon Seul Desir[42]. На самом деле вся традиция куртуазной любви – и ее ценность – обретает больше смысла, если рассматривать ее как один из способов взглянуть на мир под другим углом.

Ученые не могут прийти к единому мнению об истинном значении «Романа о Розе». Был ли Гийом де Лоррис автором однозначно куртуазного текста? Можно ли считать, что, создавая вторую часть поэмы, Жан де Мён просто продолжил путешествие влюбленного в более мирском духе последующих десятилетий? Или он на самом деле хотел выразить своим текстом протест против самой концепции куртуазной любви, подрывая основы более ранней части произведения, несмотря на все свои заявления о том, что продолжает дело де Лорриса?

Более того, быть может, и сам де Лоррис решил немного поразвлечься, сочинив экстравагантно-наглядные рекомендации для влюбленного – не менее наглядные, чем рекомендации Андрея Капеллана, и, как и у Капеллана, восходящие к Овидию:

Кто ткань умело раскроит,

Костюм чудесный смастерит.

Чтоб рукава сидели ладно

И ты в нем выглядел нарядно.

И туфли ты приобрети,

За чистотою их следи.

Перчатками обзаведись

И поясом ты подвяжись.

Пусть туфли будут со шнуровкой,

И затяни её ты ловко;

Кошель шелковый раздобудь.

Всегда старайся как-нибудь

Поэлегантней сшить наряд[43].

Де Лоррис повествует, как его герою, поэту-мечтателю, бросает вызов дама Разум, спустившаяся из своей башни, чтобы защитить идею целомудрия и попытаться убедить мечтателя вообще не срывать розу. В XIII веке тема целомудрия вызывала оживленную дискуссию. Церковные ученые постоянно спорили о том, нужно ли непременно считать блуд грехом, – ведь без него человечество бы попросту вымерло. Можно ли считать блуд допустимым только в целях продолжения рода – или все-таки позволительно, как выразился теолог XIII века Ричард Мидлтон, «умеренное удовольствие»? В «Романе о Розе» Природа жалуется на то, что человек не смог использовать данные ему «инструменты» для поставленной ею цели: рожать детей для продолжения человеческого рода. Все противоречия дискуссии церковников здесь налицо. «Любовь есть мир, вражду таящий, / Враждебность с нежностью горячей… Греховное в любви прощенье, / Прощеное в