песен трубадуров, а за действиями Ланселота стоит сила моральной правоты. Спасая Гвиневру от (ложного) обвинения в адюльтере и одновременно – из неволи в королевстве Логрес, этим действием он символически освобождает всех подданных Артура.

Но не указывает ли Кретьен читателю еще и на ловушку для женщин? Хотя в Логресе многое делается для защиты дам, по обычаю этой земли любой рыцарь может взять – то есть изнасиловать! – любую даму, если победит сопровождающего ее рыцаря. И, опять же, уровень преданности, который Кретьен изображает в «Ланселоте», настолько низок, что критики до сих пор задаются вопросом, чем же занимался Кретьен: возвеличивал куртуазную любовь или скорее высмеивал ее.

То же сомнение возникает в отношении еще одного великого певца куртуазной любви, чья карьера тоже зависела от графини Марии Шампанской.

Девять хартий 1182–1186 годов, выпущенных при дворе Марии, заверены подписью некоего придворного чиновника Андреаса. Мы не можем быть стопроцентно уверены, что это тот самый Андрей Капеллан, автор труда, известного под названием «О любви» или «О науке учтивой любви», однако в пользу этой версии говорят частые отсылки в книге к Марии и ее окружению, а также тот факт, что в течение нескольких следующих веков автора регулярно называли королевским капелланом, и несколько поколений ученых склонны придерживаться именно этой версии.

Андрей повествует о том, что Мария с матерью Алиенорой и другими видными дамами председательствуют в настоящих «судах любви». В чуть более позднем романе «Мерожис де Портлегез», вышедшем из-под пера другого автора[33], Гвиневра скажет своему мужу: «Все суждения в вопросах любви принадлежат мне».

Вероятно, знаменитые суды любви существовали лишь в форме литературной причуды: не существует никаких свидетельств того, что в это время Алиенора встречалась с Марией. Однако в фантазии Капеллана дамы-судьи призваны выносить решения по таким запутанным вопросам, как, например, возможность любви между мужем и женой по нормам куртуазного кодекса. Мария считает, поскольку истинная любовь должна даваться человеку свободно, а не принуждаться долгом, любовь между мужем и женой невозможна. А вот Эрменгарда Нарбоннская, вынося суждение по другому делу, более тактично отмечает, что «супружеская привязанность и солюбовническая истинная нежность»[34] – это попросту две разные вещи.

Эрменгарде приписывается целых пять приговоров «суда любви». Наследница виконтства Нарбонна, она стала могущественной фигурой политической и культурной жизни, а одним из ее поклонников был правитель викингов Рёгнвальд II, впоследствии провозглашенный святым. Кроме прочего, Рёгнвальд был поэтом, и ему принадлежат такие строки о виконтессе:

Ты плывешь в ароматах и золоте,

Свысока наблюдая за нами.

С плеч спадают шелковые волосы,

Остроумной улыбкою манишь.

Еще одной судьей была Изабель, племянница Алиеноры Аквитанской, графиня Фландрии и Вермандуа, правившая в тандеме с мужем Ральфом. Однако сама судьба Изабель демонстрирует разное отношение к адюльтеру в литературе и в жизни.

Один из хроникеров XII века повествует о том, как, обнаружив неверность Изабель, Ральф приказал забить ее любовника до смерти и захватил контроль над ее землями – и это всего за несколько лет до вероятной даты написания произведения Андрея Капеллана. Не кроется ли сила куртуазной литературы именно в попытке воздать женщинам в фантазиях то, что было недоступно им в реальности?

Первые две части сочинения Капеллана основаны на труде «Искусство любви», написанном древнеримским поэтом Овидием почти за 1200 лет до этого. На протяжении всего Средневековья, вплоть до эпохи Тюдоров, Овидия очень часто цитировали, копировали и комментировали. На самом деле используемые им любовные образы – стрелы, раны, пламя желания – до сих пор в ходу. Однако, дивясь актуальности и здравому смыслу его любовных советов (например, он советует читателям-мужчинам: не спрашивайте, сколько женщине лет, и никогда не забывайте о ее дне рождения), мы должны помнить, что Овидий известен как писатель-циник, умеющий в нужный момент придать написанному комичность. Что касается Андрея Капеллана, его советы настолько радикальны, а дилеммы, которые он ставит, настолько замысловаты, что, как и в случае с Кретьеном де Труа, его серьезность тоже можно подвергнуть сомнению. Быть может, на самом деле он пытался высмеивать и критиковать крайности, к которым может приводить любовь?

Именно с этим соображением в уме нам следует читать «правила» Капеллана, которые больше напоминают учебное пособие. Так, в книге первой читаем:

5. Полностью избегай любой лжи.

6. Избегай большого количества посвященных в свою любовь.

7. Во всем выполняя волю дам, всегда стремись служить Любви.

В конце концов именно Андрей постановил:

12. Практикуя любовные утехи [секс], не иди против воли своей возлюбленной.

При этом возлюбленной, которой дозволено самой распоряжаться своим телом, могла быть только дама, занимавшая определенное положение в обществе. Если куртуазному любовнику, пишет Капеллан, довелось влюбиться в женщину низшего сословья, следует «не колеблясь, взять ее силой… используя умеренное насилие в качестве надлежащего лекарства от ее бесчувственности». Наряду с концепциями любви с первого взгляда, облагораживающей любви и любви-болезни, идея о том, что есть люди (женщины), которые чего-то стоят, и те, что не стоят ничего, – это еще одна установка, закрепленная куртуазным кодексом и передаваемая из поколения в поколение с молоком матери. Однажды открыв эту дверь, общество уже не могло закрыть ее снова. В более поздней средневековой литературе, одновременно исследующей и разоблачающей куртуазную традицию (например, в текстах, вошедших в манускрипт Carmina Burana[35]), встречаются случаи, когда даже счастливая влюбленная, однажды принужденная к сексу через сопротивление, утверждала, что на самом деле она получила удовольствие.

Именно Андрей Капеллан впервые прямо задал вопрос, подразумевает ли куртуазная любовь секс как таковой. «Чистая любовь, – пишет он, – доходит лишь до поцелуев в губы, объятий и целомудренного контакта с раздетым возлюбленным, но последнего контакта положено избегать, ибо он не дозволен тем, кто желает любить целомудренно». «Смешанная любовь» – тоже достойная, но стоящая на ступеньку ниже чистой любви, – напротив, дозволяла выход «всякому удовольствию плоти, обретая завершение в последнем акте любви».

Вполне возможно, что Андрей Капеллан во второй половине XII столетия так же ловко скомпрометировал общепринятую идею, как либреттист мюзикла «Камелот» Алан Джей Лернер – во второй половине столетия XX. В этом и состоит часто упоминаемый и всегда достойный повторения тезис, что для удачной сатиры требуется высмеять любое общепринятое убеждение. Если же никто не в силах распознать, что именно поднимается на смех, шутку попросту никто не поймет. Кроме того, легенды о короле Артуре, которые шли рука об руку с мечтой о куртуазной любви, вот-вот должны были обрести новое воплощение, став инструментом во вполне реальном деле пропаганды и восславления династии Плантагенетов.

В 1190 году монахи, проводившие раскопки на