необходима общественная дискуссия, причем чем скорее, тем лучше. Система романтической любви, которая, казалось, подтверждала право женщины на физическую неприкосновенность, в конце концов привела к нормализации «символического» сопротивления (которое в итоге нам предстояло преодолеть) как части куртуазной игры. Тщательно исполненный спектакль отказа дамы становится просто одним из ходов на игральной доске.

В то время я не могла этого знать, но, когда киношники начали работать над своими магическими иллюзиями о Гвиневре и Анне Болейн, Жермен Грир[13] работала над книгой «Женщина-евнух». Феминистки середины и второй половины XX века, по-видимому, считали важным исследовать тему куртуазной любви во всей ее сложности. В главе «Миф среднего класса о любви и браке» Грир отмечает, что «не так давно господствовало совершенно иное представление о любви, не только отличное от добрачного ухаживания, но и совершенно враждебное браку».

Я родилась в 1960-е годы, с которыми так прочно ассоциируется феминизм Грир, и принадлежу к поколению, которое выросло, зная, что наши матери боролись за право сказать «да». За право быть теми, кто задает вопросы. Чего не хватало нам, так это права сказать «нет»: проблема, к которой только в наши дни удалось подступиться движению #MeToo. Мировоззрение, которое дотянулось до нас сквозь века, со времен зарождения куртуазной любви, казалось, было в состоянии вернуть нам это право, хотя цена могла оказаться весьма высокой.

Несмотря на то, что главной целью куртуазного искательства обычно провозглашалась дама, ее линия как самостоятельного персонажа могла быть поразительно неразвитой. А все, что позиционирует женщину главным образом как объект сексуального влечения, или «сексуальный объект», создает климат, в котором может иметь место сексуальное насилие[14].

В книге «Придворный», вышедшей в эпоху Тюдоров, Бальдассаре Кастильоне утверждал, что женщина должна «придерживаться некой трудной середины, словно составленной из вещей противоположных, доходя в точности до некоторых границ, но не переступая их»[15]. Сегодня каждое дело об изнасиловании на свидании показывает, насколько трудным остается поиск этой середины по сей день. Стоит ли удивляться, что мощный натиск таких неоднозначных напутствий сбивал с толку впечатлительных девушек?

Один из друзей молодости принцессы Дианы Спенсер рассказывал, что в 1970-е она без конца просила его возить ее на машине вокруг Букингемского дворца. Она говорила, что было бы очень здорово выйти замуж за принца Чарльза, «как Анна Болейн или Гвиневра». То, что уровень образования леди Ди был весьма ограниченным, – это известный факт, но могла ли она не знать, как кончили эти двое? Одной отрубили голову, другая балансировала на грани между сожжением на костре и заточением в монастырь. Скорее всего, Диана все-таки это знала, но все равно видела в них фигуры, чье мифическое влияние придавало им определенное могущество. Кто бы наставил тогда на путь истинный бесцельную, но не лишенную амбиций молодую девушку… Вероятно, мы с ней, принадлежа к одному поколению, просто смотрели одни и те же фильмы.

Любопытно, что Гвиневра наравне с Анной Болейн – главные героини моей истории. Это были женщины, которые отказались оставаться на вторых ролях.

Дил, графство Кент,

январь 2021 года

Часть I

Истоки

Куртуазность, куртуазия (Cortezia, cortoisie) – добродетели влюбленного в виде свода правил поведения при дворе, которым необходимо следовать.

Чего она желает, то и я.

Когда присядет, рядом преклоню колени.

Джон Гауэр. Исповедь влюбленного, ок. 1389

1

Кретьен, графиня и капеллан: XII в.

На протяжении веков «королева былого и грядущего» появлялась в разных обличьях. Однако главный образ жены короля Артура, королевы Гвиневры, среди дошедших до наших дней был создан Кретьеном де Труа при дворе графа Шампани во второй половине XII века.

Увидел рыцарь, как она

К нему склонилась из окна,

Что под железною решеткой.

Ее приветствует он кротко,

Она ответствует ему.

Взаимна страсть, и потому

В речах, которые вели,

Вы б ноты фальши не нашли,

Была чужда обоим низость.

В мечтаньях предвкушая близость,

Друг друга за руки держали,

Но ближе быть могли едва ли,

Сердились в сердца глубине,

Кляня решетку на окне[16].

На ней были – описывает Кретьен в своем «Ланселоте» – «сорочка белого белей» и «короткий только плащ прекрасный, подбитый мехом, ярко-красный»[17]: вероятно, это эквивалент моих вожделенных перчаток из фильма «Камелот»! Ланселот похваляется, что, если королева позволит ему попасть в свои покои, его не удержит железная решетка на окне. И хотя железо рассекает плоть его пальцев, он не чувствует боли и вырывает мощные прутья из оконного переплета.

И королева жестом плавным

Ему объятья распахнула

И сразу к сердцу притянула,

Когда на ложе увлекла.

Она героя приняла

Тепло, и ласково, и страстно,

Зане Любви в ней всё подвластно,

А так велела ей Любовь.

Пьянило счастье Ланселота,

Ведь государыня с охотой

Горячим ласкам отвечала,

В свои объятья заключала,

А он держал ее в своих.

Ему был сладок всякий миг

Лобзаний, ощущений нежных,

И в наслаждениях безбрежных

Такой восторг объял его,

Что о подобном ничего

Не говорили, не писали.

Я умолкаю, ведь едва ли

Повествовать об этом след.

Но радостей на свете нет

Изысканнее, слаще сих.

Рассказ мой умолчит о них[18].

Странность этого пассажа бьет наотмашь, как пощечина. Замужняя женщина в пяти минутах от адюльтера – причем с лучшим другом мужа – подается как идеал красоты и чуткости? Масла в огонь подливает и абсурдность происходящего: любовь Ланселота к Гвиневре – куртуазная любовь – достигает такого градуса ослепления, что сегодня выглядит абсолютным сумасшествием.

Ранее по ходу истории Ланселот находит на обочине дороги гребень с прядью золотых волос королевы на зубьях и заводит песнь:

Благодаря в душе судьбу,

К глазам, к устам, к лицу, ко лбу

Он подносил ее и млел,

И от восторга пламенел[19].

Кретьен пишет, что Ланселот не обменял бы прядь волос королевы и на целую телегу драгоценных камней. Он наблюдает