Куртуазная любовь зарождалась как литературная фантазия – элегантная стилизованная игра, достаточно прорывная, чтобы захватить воображение интеллектуалов, и достаточно масштабная, чтобы в нее ударились широкие массы, лишь смутно постигавшие ее тонкости. В центре этой фантазии находился образ любящего рыцаря, обязанного служить своей даме, – служить, если нужно, без надежды на вознаграждение, поскольку нередко его возлюбленная была замужем за другим или имела более высокое положение в обществе, чем он.

Фантазия совершенно не соответствовала реальности, поскольку дело происходило во времена, когда по закону женщины были вынуждены во всем подчиняться мужчинам, а брак между аристократами оставался лишь вопросом родительских договоренностей, передачи права собственности, династического продвижения и политической необходимости. Но несмотря на это – а может быть, именно благодаря этому, – власть куртуазной фантазии над сердцами и умами европейской элиты очень долго не утрачивала силу. Идее куртуазной любви очень быстро стало тесно в рамках литературы. В конце концов, нам ли в наш век фейковых новостей не знать, что в этом мире нет ничего мощнее интересной истории.

Мечта о куртуазной любви родилась из реальной человеческой потребности: люди были недовольны жесткими ограничениями, которые церковь и государство стремились наложить на область человеческих привязанностей и чувственности. Если правила твердят нам, что брак относится к сфере прагматизма и политики, если удовлетворение полового влечения допустимо лишь в целях деторождения, почему бы нам самим не изобрести законы альтернативной, более приемлемой реальности? Прежде чем стать основой для любовных представлений династии Тюдоров, это мощное воображаемое строение уже простояло более трех столетий. И вполне могло пережить их самих.

Обычно, если в названии книги фигурирует слово «любовь», хочется держаться от этой книги подальше. За таким названием может легко скрываться шоколадный кекс с затхлым запахом фиалкового крема. Тема куртуазной любви, напротив, вызывает живейший интерес своей неоднозначностью. Знаменитый медиевист и автор «Хроник Нарнии» К. С. Льюис в своей программной работе 1936 года «Аллегория любви» характеризовал куртуазную любовь как многовековую силу, в сравнении с которой «Ренессанс – легкая рябь на поверхности литературы»[5]. Тем не менее само ее существование за пределами чисто литературной игры ставится под сомнение многими современными историками. В 1968 году, в эпоху, которая гордилась тем, что стряхнула завесу с вопросов сексуальности, Д. У. Робертсон сетовал, что концепции куртуазной любви недостает интеллектуального веса, а некоторые его коллеги «преподают средневековые тексты под мелодии группы Hearts and Flowers[6]». И многие с ним соглашались – хотя на самом деле сага о куртуазной любви среди прочего повествует о крайних формах насилия, одержимости и эмоциональной жестокости[7].

Мало кто сегодня мог бы предположить – а это игриво изображали литераторы XII века и дотошно исследовали ученые много столетий спустя, – что Алиенора Аквитанская и ее современницы председательствовали в настоящих «судах любви», пытаясь найти ответ на сложный вопрос, может ли любовь, то есть чувство, существующее по свободному велению сердца, в принципе существовать в рамках повседневной рутины супружества. Но отвергнуть эмоциональную силу концепции, лежащей в основе художественной жизни четырех столетий, значит лишить себя доступа к целому спектру переживаний. (Не говоря уже о роли куртуазной любви во взращивании широких представлений о романтической любви, которые до сих пор господствуют в общественном сознании.) Такое лишение самих себя права голоса представляется особенно странным решением на фоне того, как – отчасти из-за пандемии COVID-19 – мир то съеживается, то распахивается перед нами в зависимости от наших собственных представлений о нем, независимо от шума и суеты внешней реальности.

Принципы, которыми руководствовались Тюдоры, и их эмоции заслуживают изучения не меньше, чем законы, которые они принимали, и битвы, в которых сражались. Возможно, некоторый скептицизм по отношению к куртуазной любви объясняет тот факт, что она, по крайней мере теоретически, ставила женщин выше мужчин, да и в целом эмоциональная сфера традиционно считалась чисто женской прерогативой. Другие подходы к тюдоровской или средневековой истории – военный, дипломатический, юридический, конституционный – неизбежно тяготеют к выдвижению на первый план опыта мужчин, которые вели войны и принимали законы.

Биографический подход нередко акцентирует внимание на историях нескольких выдающихся женщин, чья жизнь достаточно подробно описана. Но таким описаниям зачастую недостает информации о внутренней жизни героини, которая остается для нас такой же двухмерной, как иллюстрация в старинной рукописи. Несколько лет назад в процессе работы над книгой «Сестры по крови: женщины, стоящие за Войной Алой и Белой розы» (Blood Sisters: The Women Behind the Wars of the Roses) меня болезненно поразила история Сесилии Невилл – матери Эдуарда IV и Ричарда III. Хотя нам известно, что ей пришлось стать свидетельницей казни одного из ее сыновей, герцога Кларенса, по приказу другого сына, а третьего подозревали в убийстве ее внуков, Тауэрских принцев, мы не располагаем никакими свидетельствами о том, что она по этому поводу думала или чувствовала, на чьей была стороне. Вероятно, одна из причин нашего непреходящего увлечения Тюдорами заключается в том, что для их эпохи острый дефицит доступных исторических источников внезапно сменяется обильным пиршеством: это позволяет нам не чувствовать себя жертвами досадной неопределенности.

Вместо того чтобы подвергать сомнению обоснованность идеи о куртуазной любви, лучше поразмыслить о ее пользе – прежде всего, для самой династии Тюдоров, воспользовавшихся старыми историями, чтобы укрепить доверие к новому режиму. И хотя, оглядываясь назад, мы можем заключить, что они положили начало современной эпохе, сами Тюдоры страстно желали изобразить себя легитимными наследниками долгой и благородной традиции средневековой монархии. Какими бы перспективными новшествами ни отличалось правление Генриха или Елизаветы, монета, которую они разыгрывали, – именно прошлое, а не будущее. Куртуазные идеи были полезны и для женщин, изо всех сил пытавшихся найти свое место в авантюрном XVI веке и жадно державшихся за кодекс, который, казалось, дарил им не только автономию, но и превосходство.

Сегодня изучение куртуазного кодекса полезно еще и для тех, кто стремится проникнуть в сознание средневекового человека. Оно дает нам редкую возможность говорить с Тюдорами на равных, наслаждаясь одними и теми же произведениями исторической беллетристики. Они, как и мы сегодня, были потребителями куртуазных фантазий. До нас не дошло ни одной иллюстрации осады Зеленого замка на пиршестве 1522 года, но мы можем составить представление о ярком образе, который вдохновил его создателей.

На 300 с лишним великолепно иллюминированных пергаментных листах Псалтыря Латтрелла, созданного по заказу благородного господина из Линкольншира в первой половине XIV века, группа безвестных иллюстраторов, дав волю воображению, изобразила идеализированные