— Никто раньше не жаловался на это, — говорю и стараюсь не поморщиться. Нет. Черт возьми, нет. Я не флиртую с ней.

— Это была не жалоба, — медленно произносит она. — Просто комментарий, поскольку тебе, кажется, не нравится моя одежда. Или это место, где не принято одеваться?

Нахальная улыбка озаряет ее лицо, и я просто смотрю на нее, не зная, что на это ответить. Наверное, она шутит.

Она прочищает горло.

— Так. Хорошо. Я пришла сюда, потому что… — Она осекается, а я методично продолжаю готовить себе блинчиками и бекон, затем мысленно ругаю себя и готовлю ей тоже.

С ворчанием ставлю тарелку перед ней, кладу вилку и нож, а затем устраиваюсь на барном стуле в конце стойки, оставляя между нами достаточно места.

С ее голыми ногами и моей голой грудью нам нужно больше, чем целая кухонная стойка, чтобы не думать о голой коже, но я не могу заставить себя сесть рядом за стол.

— Почему я никогда не видела тебя в городе?

— Не люблю ездить в город.

— Ты просто живешь здесь… один? И не ездишь в город?

Я не могу винить ее за недоверие, ясно выраженное на ее лице.

— Разве ты не одинок?

— Какой я — не твое дело, — говорю, запихивая в рот кусок блина. Чертова наглость этой женщины. Появилась полуголой на пороге моего дома, только для того, чтобы поболтать о моих социальных привычках или их отсутствии.

— Справедливо. Спасибо за блинчики. Ты не обязан был мне их готовить.

Я наполовину ожидал, что она будет ехидничать по поводу того, что ела их без сиропа, но она отрезала маленький кусочек и вежливо жевала, каким-то образом умудряясь при этом улыбаться мне.

— Ты уже пристыдила меня за сладкий чай. Не собираюсь обрекать себя на новые упреки.

Она смеется. Очаровательный звук. Она сморщила нос, наблюдая за тем, как я смотрю на нее.

— Умно. Кстати, очень вкусно. Сам сделал?

— Блинная смесь — пустая трата денег.

— Конечно. — Нотка недоверия в ее голосе заглушается ее сияющей улыбкой, и я хмуро смотрю на нее.

— Зачем ты здесь? Что тебе нужно, Тара?

Я тут же жалею, что произнес ее имя.

Не смогу избавиться от его привкуса во рту.

— Я… Честно говоря, не знаю, как это сказать. — Ее рука дрожит, и вилка стучит о белую тарелку. — Это касается… прошлой ночи.

Я прищуриваю глаза.

— Ты пришла сюда, чтобы извиниться?

— Что? — Она смотрит на меня.

Я откусываю кусочек бекона, затем аккуратно кладу его на тарелку. Кофе. Мне нужен кофе.

— Почему я должна извиняться? — ее голос достаточно резкий, чтобы ранить. — Я не имею к этому никакого отношения.

— Значит, ты извиняешься от имени своей тети.

Достаю две чашки и наливаю в обе кофе, затем ставлю одну перед ней, после чего возвращаюсь на свое место, на безопасное расстояние от нее.

— Нет. Боже. Нет. Просто дай мне… дай мне секунду. — Она смотрит на кофе, морщится и спрыгивает со стула, ее футболка зацепается за стул.

Мой мозг замыкает.

На Таре нет нижнего белья.

Я отхлебываю кофе, словно могу физически выжечь образ ее круглой задницы из своего мозга, ошпарив горло.

Не самый лучший способ.

Она открывает холодильник, каким-то образом не замечая или не обращая внимания на то, что у меня теперь огромный стояк благодаря секундному случайному взгляду на ее левую половинку попки. Не говоря ни слова, она достает пакет молока, нюхает его, а затем пожимает плечами и добавляет немного в свою чашку.

— Хочешь молока? — спрашиваю, пытаясь иронизировать, но вместо этого умудряюсь звучать хрипло. Я прочищаю горло.

— Поздновато, но да, спасибо. Сахар?

— В контейнере у холодильника.

— Какая прелесть, — говорит она, улыбаясь изящной бело-голубой сахарнице. Крошечная мышка служит ручкой крышки, и ее зубы сверкают, когда она с помощью подходящих щипчиков достает кубик и кладет его в кофе. — Имея в доме молоко и сахар ты все же пьешь черный кофе?

Мое горло сжимается.

— Не твое собачье дело.

— Ну ладно. Хорошо. Спокойно. Но меня касается то, что, черт возьми, произошло прошлой ночью.

— Проделки твоей тети.

— Нет, я так не думаю.

Она пихает мне через стойку пакет, о котором я чуть не забыл, и снова садится. Я мысленно похлопываю себя по спине за то, что не пытаюсь поймать еще одну вспышку ее задницы. Мне не нужны синие яйца, чтобы добавить к стояку, который, похоже, не собирается ослабевать.

— Моя тетя… она верит в… эээ… магию. — Розовый цвет окрашивает ее щеки.

Внутри пакета — десятки маленьких мешочков с травами.

— Это ароматизаторы? — кашляю, потому что, черт возьми, этот запах лаванды очень сильный.

— Это защитные мешочки, — тихо говорит она. — Я знаю… если ты слышал обо мне, то, наверное, знаешь. — Она откидывает голову назад, издавая гортанный звук разочарования.

Я почти не слышу ее. Я слишком увлечен гладкой поверхностью ее шеи и думаю, пахнет ли она лавандой.

— Ладно, Тара, просто скажи это ему, черт возьми. — Ее щеки пылают розовым цветом, когда она полностью поворачивается ко мне, ее челюсть дергается. — Я зарабатываю на жизнь, притворяясь, что… занимаюсь магией, которой меня научила моя тетя Тилли. Знаю, что это, наверное, звучит глупо, но «Таро, калач и чай»? Это был мой магазин. Он сгорел. — Она сжимает переносицу, ее глаза слезятся.

Нет, не слезятся. Она вот-вот заплачет.

Либо она чертовски хорошая актриса, либо она серьезно относится к тому, что пытается сказать.

— Я притворялась. В основном. Таро — это довольно просто. Карты означают что-то. Ты говоришь человеку, что они означают, а он делает из этого выводы о своей собственной жизни.

— Какое отношение это имеет к вчерашнему вечеру? — спрашиваю хрипловато, хотя, кажется, понимаю, к чему она клонит.

Мне это не нравится.

У меня по