что Город – этот город, не Александрия. И что жизнь –

не вечное движение по трассе, где наперегонки

ты с временами года споришь, и обмануть пытаешься судьбу,

сворачивая в переулок и уже в другом

выныривая месте – на Тверской или Манежной, или возле

Антиохийского подворья, – и

вечно, вечно, вечно

кружишь

и обгоняешь Садовое кольцо, и побеждаешь, получая

бесценный неподъемный приз:

всё ту же жизнь, всё то же мельтешение. О, как

невыносима эта мысль!

Охра и кадмий

Жить и всё. Никакой фантастики, ничего ирреального.

Вот он: входит, выходит. Скрипнула дверь. Пыль

взбудоражена полоской света.

Ты говоришь: любовь. Ты говоришь:

сарацины под лапами сфинкса, и выбора нет.

Глаза прорисованы на оконной пыли,

в них виден двор – солнце, треснувшая земля, ослепление.

Ногтем выводишь линию подбородка,

нет, говоришь, не получается. Не спасут

ни кукнар, ни чебрец, ни золотой корень –

можешь или не можешь.

Рука, послушная року, судьбе,

предначертанной вычерченности отдельных черточек,

линий, зияний. В итоге

мир остается собой, и в этом вся прелесть,

и этого не передать.

Ты говоришь: быть художником,

передавать чувства красками; охра и кадмий, ты говоришь.

За окном кипит день, и твой друг

в своих повседневных заботах. Жизнь – вот она:

хриплые, приглушенные уличной бездной, отзвуки

рэп-речевки из окна напротив (хаос в хаосе,

ритм в ритме включения светофоров), юнцы с банками пива и

англицизмами в речи (если это еще называется речью),

природа, послушная своим капризам, и

отошедшая от нас в этом городе за грань зрения и обоняния.

В Азии было иначе.

Завтра будет иным.

Всё, добавляешь, словно бы как-то не так. Да, это так.

Последняя картина

Тешишь себя бездельем,

придвигаешь обогреватель De Longhi,

вооружаешься сигаретой, грустью, пепельницей, чашкою

кофе.

Говоришь «всё надоело»,

и поражаешься собственной правоте.

Вновь тебя окружает эта «устойчивость», это «всё»,

что лишь чуть пошатнулось под твоим взглядом,

пустило корни, под паркетом добралось до кресла,

и схватило тебя за лодыжки

уютными теплыми шерстяными носками, мягкими тапками.

Казалось бы, всё замечательно:

книги, коллекция видеофильмов, пластинки. Стены пестрят

картинами и плакатами, безделушками. Есть кое-что

и в укромных местечках, подальше от посторонних глаз –

интимное, личное – дань желаниям детства и

юности, когда-то

казавшимся даже несбыточными, порой же

и вовсе запретными, тайными. Нет,

всё хорошо, в самом деле. Всем нравится то, что ты делаешь –

картины, гравюры, шумные вечеринки, твое

коронное блюдо. Во всём

друзья находят «свежесть и искренность, неуловимую

цельность».

Однако это ли главное?

Бесценные книги, любимая музыка, редкие фильмы

лишь подтверждают бессмысленность всякой идеи

стабильности и накоплений.

Зачем же удерживать или держаться? Быть

всё время в пути, как друзья твои утверждают,

оставаясь на самом деле на месте? Совсем недавно

в любое мгновение ты мог двинуть в путь.

Может, испробовать вновь

сладость отсутствия собственной жизни?

Куда хватит денег, подальше: какой-нибудь чартерный рейс,

бронь, неудобное кресло, заоблачный duty free.

Что там – матрац в квартире знакомого знакомых,

дешевая гостиница или палатка – не так важно. Главное –

возможность всё начать с начала. Или закончить.

Не забыть (пожалуй, это важней всего)

друзьям оставить весточку, чтобы не беспокоились. Они

не знают ничего про путь, который выбрал ты сегодня,

который ты пройдешь уже не с ними. Впрочем,

осталось только несколько штрихов, две-три детали,

чтобы полотну

существованья твоего средь них

придать законченный, достойный вид.

Тот самый вид достойный,

который полностью, наверняка, навечно

твоих друзей бы удовлетворил.

Поэзия на колесах: Орфей

Достанет ли нескольких капель яда, нескольких тонких

лучащихся струй света иного,

отраженного от земли, хватит ли сил?

Пока ни одно из действий не приносило успеха.

Впрочем, о том ли сейчас говорить:

что случилось, того не отменишь, не выправишь.

Дождь и другие события, их череда

покрыла путь к дому непроходимыми лужами, глиняной

слякотью, вязкой знаковостью судьбы.

Новый тупик и старое непонимание, удивление поворотам,

рвущим твой мир на зигзаги узеньких переулков

или крупных развязок на кольцевой автотрассе.

Достанет ли смелости взяться за руль

после стольких лет, после стольких отказов, сомнений, покоя

и редких, всего-то двух-трех

моментов затишья, когда, наконец, слышен голос,

пьянящий, правда, тебя лишь, безадресный? Но

отступление было бы ведь незаметным: как если б

ты просто на месте стоял и не больше.

В чем же виниться? И всё же:

друзья, незнакомцы, этот дом и другой,

атмосфера и сны, длящие день,

чувства, что полнятся сладостью, болью –

всё теперь будет другим. Если будет. Пора,

давно пора в путь, дорога заждалась.

Печаль не нова, знаю-знаю, всегда расставание грустно.

Но нужно бросать всё и уходить, всегда

нужно бросать всё и уходить,

готовым быть к этому, готовым быть ко всему.

То, за чем ты идешь важнее того, что осталось.

Прошлое – в прошлом. Лучше сейчас оглянись,

в дороге не сделаешь этого. Разве что –

время от времени глянешь в зеркальце заднего вида, но

лишь чтоб увидеть тебя настигающий свет. Свет –

ослепляющий, и за ним – ничего.

Как всегда – ныне, и присно, и…

Покидать, покидая, покинув, покинутый, мертвый.

Покидать, покидая, покинув, покинутый, мертвый.

Покидать, покидая, покинув…

Покидать…

Мимоходом. Любовь

Мне всё удается. Сердце мое

бьется крепко, ритмично, говорит уходящему дню:

пошел прочь.

Случаются ночи, но что мне до них? Я мимо иду,

теряю то, что нашел, безразличный.

Греют многие вещи и многие остужают.

Время само по себе, я ему не судья.

Его стремление вдаль ласкает меня – как

ветерок