Всю жизнь!.. Только раз ему и повезло. А сейчас совсем близко от Алты мелькали виноград, абрикосы, а ему оставалось только облизываться — не было ни шерсти, ни денег, чтобы купить хоть немного фруктов…

В Каахка тедженцы нанялись к одному баю жать пшеницу.

В поле они выходили на заре и гнули спины до позднего вечера. Сберегая свою одежду, работали в старых халатах. Халаты докрасна натирали вспотевшее тело. Работали споро. Алты, непривычный к такому труду, еле поспевал за товарищами. Языком косить — поясница не заноет. А когда орудуешь серпом, начинает ломить все тело.

После страдного дня Алты едва разгибал спину. Иногда в разгаре жатвы он, не выдержав, со стоном распрямлялся и в сердцах говорил:

— Хватит! Сил больше нет! Всю поясницу разломило!

Сосед, не поднимая головы, с насмешкой бросал:

— А ты не знал, что жать пшеницу — это тебе не в бабки играть?

— Не знал и знать не хочу!

— А хлеба хочешь?

— Хочу пенку с молока!

Ох, как хотелось ему в эти минуты очутиться в степи, где шел скот и молока было — залейся! В степи всего вдоволь. Но при воспоминании о Поррук-бае и его ременной плетке радужные картины меркли, и Алты, не обращая внимания на боль в пояснице, яростно взмахивал серпом.

Зато в обед он отдыхал душой и телом. Собравшись в просторном шалаше, жнецы с аппетитом уплетали лепешки, запивая их зеленым чаем. В шалаше было уютно, как в голубином гнезде, чай бодрил; отдохнув, жнецы с новыми сила-ми брались за работу и даже не замечали, как заходило солнце.

Уже затемно они возвращались в Каахка и весь вечер просиживали в чайхане. Между чайханой и тротуаром стояла широкая деревянная тахта, застланная ковром — пала́сом. Посетители полулежа располагались на паласе, подбив под локти полы халатов, и не спеша с наслаждением тянули из пиал терпкий чай. Хорошо было также сидеть на тахте, скрестив ноги, и поглощать жирное пити́ — суп по-кавказски. Кормили в чайханах сытно и вкусно; они принадлежали частным владельцам, и те из кожи вон лезли, чтобы отбить друг у друга посетителей, приманив их аппетитной едой. Особенно аппетитной казалась она жнецам-поденщикам.

В чайхане, облюбованной тедженцами, собиралась самая разношерстная публика. Алты довелось выслушать уйму невероятных, грустных и забавных историй, поединоборствовать в жарких спорах, а поводов для спора тогда хватало!

Однажды в чайхану вошел милиционер. Он громко на всю чайхану объявил:

— Люди! Сейчас ученики из школы покажут спектакль. Пойдемте посмотрим!

Алты быстро встал, захлопал в ладоши:

— Вот здорово! Обязательно пойдем.

Посетители, кто в охотку, а кто лениво, потянулись к школе.

Школьники ставили одну из первых туркменских пьес — небольшую драму Шамседди́на Керими[18] «Айджамал».

И хоть пьеса была наивная, а исполнители — неопытные, спектакль произвел на Алты ошеломляющее впечатление, взволновав его до глубины души. Он живо реагировал на все, что происходило на сцене. Когда Айджамал, бессильная перед произволом богачей, доведенная до отчаяния, зарыдала, Алты тоже всхлипнул и, сочувствуя героине, подумал: «Какая же она чистая, красивая! Да за такую жизнь не жалко отдать!»

Ему и невдомек было, что роль Айджамал исполнял один из учеников, обряженный в женскую одежду. Старые обычаи не позволяли девушкам выступать на сцене, им и на улице-то нельзя было появляться. Но Алты этого не знал, он восхищался Айджамал, переживал за нее и думал: «Эх, мне бы сыграть парня, влюбленного в Айджамал! Пусть бы кто посмел отнять ее у меня, да я бы тому скулы свернул!»

Алты и не подозревал, что в нем самом жил артист. Свое умение подражать людям он считал детской забавой. Но сейчас, потрясенный спектаклем, он остро завидовал школьникам. И на другой же день заявил брату, что хочет быть актером. Бегхан только рукой махнул: ему уже надоели причуды беспечного братца. Но мысль о театре, видно, крепко засела в голове Алты. Он теперь взрослый. Грамотный. Он многое узнал и понял за последнее время. И пора самому решать свою судьбу. То ли ему по-прежнему послушно таскаться за братом, подобно тому, как верблюжонок на привязи следует за своей матерью, то ли, вступив на самостоятельную стезю, строить жизнь по своей охоте и разумению.

И когда в Каахка кончилась уборочная страда и тедженцы стали собираться домой, чтобы и там поспеть к жатве, Алты твердо сказал брату:

— Бегхан! Я… не пойду в Теджен. Остаюсь здесь.

— Эй! Какая муха тебя укусила?

— Я же говорил тебе: хочу стать артистом…

— В роду Карли только шутов не хватало! — возмутился Бегхан. — Выкинь эту дурь из головы.

— Нет, Бегхан! — стоял на своем Алты. — Я буду артистом.

— Да ты что, спятил? Довольно с нас твоих фокусов! Много ли добра принесли нам твои кривлянья?

— Ну и пусть кривлянья. А я все равно буду артистом.

— Не бывать этому!

— Нет, буду! Назло всем буду.

Братья, как молодые бычки, нагнули головы, уставились друг на друга, глаза в глаза. Бегхан уже приготовился было влепить Алты оплеуху, но рука застыла в воздухе — его испугало лицо брата: брови сдвинуты, ноздри раздуты, глаза горят. Видно, прошло время, когда Бегхан мог беспрепятственно награждать брата тумаками и подзатыльниками. Алты вырос и готов к отпору. Бегхан опустил руку, сказал:

Алты, братишка… Мало ты заставлял плакать свою мать?

— Вот стану артистом и буду веселить ее!

— Ох, Алты! Не ту дорогу ты выбрал.

— Если окажется, что не ту, поверну назад. Не бойся, не заблужусь!

— И гонору же в тебе! А помнишь, как однажды чуть не погиб?

— Чему быть, того не миновать. Хочу попытать судьбу. Найти свое счастье!

— Как бы последнего не растерял.

— Уж, во всяком случае, не брошусь тебе в ножки: Бегхан, брат, помоги, выручи!

— Упрямая башка!

— И пускай упрямая.

Бегхан понимал, что ему не переломить строптивый характер брата. Уж если тот что вбил себе в голову, в лепешку расшибется, а сделает по-своему. Бегхан не раз имел случай убедиться в этом. Приходилось смириться с решением Алты. Скрепя сердце Бегхан отдал брату десять рублей из тех денег, которые они заработали на жатве: не бросать же Алты на произвол судьбы! Ни слова больше не говоря, повернулся и пустился догонять товарищей, уже удалявшихся по направлению к Теджену.

Алты остался на дороге один, долго смотрел вслед уходящим землякам. На душе у него было смутно, тревожно: что-то ждет его впереди?

13

Сжимая под мышкой свернутый халат, Алты околачивался возле школы,