Особых надежд на успех Алты не питал: он казался себе, по сравнению с другими поступающими, недотепой, оборвышем. Те-то раскатывали на велосипедах, и одеты были прилично, и немного говорили по-русски. Алты не знал ни одного русского слова. Он подал заявление так, наудачу: будь что будет! Когда он выступал перед комиссией, все плыло у него перед глазами. Он был уверен, что провалился, а тут подвернулся бай, приехавший из пустыни искать работников, и Алты согласился пойти к нему в подпаски. На другой день предстояло покинуть Ашхабад, и утром Алты в последний раз (в этом он, во всяком случае, пытался убедить сам себя) заглянул в студию — проститься с друзьями.

Первым ему встретился земляк Сары́ Карры́. Он как сумасшедший ринулся к Алты, хлопнул его по плечу и восторженно завопил:

— Алты, друг, поздравляю!

Алты хмуро буркнул:

— Нашел время балаганить.

— Да ты что? Я серьезно. Тебя приняли в студию!

Алты это известие так ошарашило, что он только захлопал глазами:

— Врешь!

— Ей-богу, правда!

Алты ткнул себя пальцем в грудь:

— Меня, приняли?

— А то кого же, меня, что ли?

— Сары, друг, поклянись, что не врешь!

— Гляди сам.

Сары Карры схватил Алты за локоть и потащил к доске приказов. Ногтем подчеркнул первую фамилию в списке принятых в студию.

— Вот. Читай.

Алты, шевеля губами, прочел и глазам своим не поверил. Первой действительно красовалась его фамилия!.. В глазах у него заискрились слезы, он и не пытался их скрыть — до того был счастлив.

Вчерашний батрак стал студентом Туркменской драматической студии!

Алты плакал от радости.

15

В новой одежде, в новых черных ботинках Алты совсем не походил на того оборванца, каким был недавно.

Стоя в общежитии перед большим зеркалом, он любовался собой, улыбаясь во весь рот: «Увидела бы меня сейчас мама — ни за что не узнала бы! А Бегхан, тот лопнул бы от зависти…» Алты в эту минуту очень нравился самому себе.

В общежитии его приучили к порядку и чистоте. Утром, заправив постель, он шел умываться и чистить зубы. Впервые в жизни бывший подпасок держал в руках зубную щетку.

Не обошлось и без конфуза. Как-то Алты собрался мыть голову. Он намылил ее и, не смывая пены, стал ждать, пока мыло засохнет. Увидев Алты над умывальником с серыми от высохшего мыла волосами, его приятель, Карабаты́р, сначала перепугался, но тут же прыснул со смеху:

— Алты? Что с тобой?

— Не видишь? — рассердился Алты. — Намылил голову.

— А мыло не смыл?

— А зачем его смывать? Оно одеколоном пахнет. Вот пройдусь мимо байских сынков, в ботинках со скрипом, с душистыми волосами, пусть видят, что и мы парни не промах…

Бродя по улицам, Алты краешком глаза следил за своим отражением в витринах, даже за своей тенью на стенах домов. И радовался как ребенок: ну точь-в-точь Черке́з-толмач! Ох, как хотелось ему показаться в новом обличье своим землякам, важно прошествовать, скрипя ботинками, по улочкам родного аула! Пусть бы Бегхан поглядел на него! Алты уж подумывал, не попросить ли заведующего, чтобы тот отпустил его на несколько дней домой. Но, пораскинув мозгами, отказался от этой мысли. Еще скажет: заскучал по аулу, можешь убираться туда насовсем.

Но, как ни отрадно было разглядывать себя в зеркалах и стеклах витрин, в студию-то Алты поступил, чтобы учиться. Надо было изо всех сил налегать на учение. А оно, как на грех, с трудом давалось полуграмотному Алты. По-арабски он еще мог накорябать кое-какие слова, с русским же алфавитом дело обстояло куда хуже: он не отличал «а» от «б».

Русский язык в студии преподавал Мохамме́д Довлика́-мов. На одном из первых уроков он вызвал к доске Алты, сказал:

— Ну-ка, Карлиев, возьми мел и напиши по-русски: «отец».

Алты схватил мел, поплевал на него. Преподаватель так и подскочил на стуле:

— Что ты делаешь?

— Мы в ликбезе всегда плевали на кончик карандаша.

— Не надо так больше. Ну ладно, пиши: «отец». — Поймав недоумевающий взгляд Алты, он пояснил: — Ну, по-нашему «ата».

Алты арабскими буквами вывел на доске: «ата». Преподаватель покачал головой:

— Ты что написал?

— Что вы сказали.

— Я же просил написать по-русски. О-тец!..

— А что такое «отец»?

— Я же сказал: по-нашему — это «ата».

— Я и написал: «ата».

— Ты мне напиши по-русски!

Алты, поникнув, стоял у доски. Довликамов вздохнул:

— Не знаешь, как писать? Ну что мне с тобой делать, Алты?

Алты вскинул голову:

— Учите меня! Я ведь приехал учиться.

Довликамов встал, отобрал у него мел, написал на доске по-русски: «отец». Возвращая мел Алты, подбодрил его:

— Ну! Диктую по буквам: о… тэ… е… цэ…

Алты нацарапал злополучное слово, но опять арабскими буквами.

— Не так.

— А как же?

— Ты русский шрифт знаешь?

Алты набычился:

— Научите, буду знать. Я хочу учиться!

Преподаватель снова покачал головой и отправил Алты на место.

В этот день Алты уже не прислушивался любовно к скрипу своих ботинок, не перешучивался с приятелями, во дворе не слышался его обычный звонкий смех. Забившись в дальний угол, он сел на бревно, сжал виски ладонями и, чувствуя себя виноватым перед всеми, на чем свет стоит кляня свое невежество, погрузился в мрачные размышления. Ишь распустил хвост! Не рано ли? Жизнь-то не всегда гладит по шерстке. Ну, приняли его в студию. Что с того? Не за красивые же глаза его тут кормят и одевают. От него ждут, что он порадует всех успехами в учебе. А он? Ничего-то он не знает. Туп, как пень. Еще требует, чтобы его учили! Да ему ни в жизнь не одолеть русского языка. Видно, прав был Бегхан: кишка у него тонка учиться. Дорога, выбранная им, оказалась ухабистей, чем он думал. Пора, видно, поворачивать назад, как он и обещал брату. Рано или поздно ему все равно укажут на дверь.

Приятели, заметив, как он удручен, собрались в кружок, чтобы обсудить, чем помочь Алты, как отвлечь его от черных мыслей. Парень, судя по его виду, в таком состоянии, когда каждый нерв натянут, как тетива лука. Решили, что с ним должен поговорить один из близких друзей. Выбор пал на Карабатыра, но он затряс головой:

— Нет, братцы! Видите, как он нахохлился? К нему не подступись. Еще отлупит!

Тогда в разговор вступил другой приятель Алты Сары Карры. Он возмущенно сказал:

— Да что мы рядимся, будто собираемся отправлять послов