Малый мир, легкость

Суть этого малого мира – людям в нем легко (comfortable; об этой легкости Космо говорит в гримерной в предсмертном исповедании веры): легко артистам, потому что они могут быть не собой, играя тех, кого хотят видеть зрители, и легко зрителям, потому что, глядя на артистов, они могут забыть о себе, о том, кто они такие в большом мире (не притворяться, как бандиты в освещенных помещениях, и не врать себе, как это делает «дилетант» Фло, который говорит, что клуб похож на его родной дом, а сам Космо похож на его отца, «такой же хороший слушатель», – и эти слова не попытка обмануть Космо, а пожизненный самообман: Фло сам себе никогда не говорил правды о своем доме и своем отце; Космо, который единственный раз за фильм срывается на крик, когда говорит выгоняющей его Бетти, что его отец был кретин, а мать сбежала с жирным мясником, помнит эту правду всегда). Этот малый мир мы видим не сразу; вначале мы его видим узкими фрагментами (лестница на сцену из гримерной, комнатка, где Марти считает деньги, лица на сцене), но ни сцену целиком, ни зал не видим, как будто, не покончив с кабалой, Космо не может себе позволить широкий, вольный взгляд на это пространство, еще не чувствует самого себя свободным человеком. Выплатив наконец семилетний долг, он идет не к себе в клуб, а в чужой бар и потом едет в казино: когда ты спокоен за то, что тебе дороже всего, ты наконец можешь спокойно и беспечно жить в мире. Но эта первая (празднично-беспечная) отлучка совсем не похожа на вторую (виноватую) – проигравшись, то есть снова закабалив себя и клуб, Космо идет не к себе, а в соседний бар, словно боясь взглянуть в глаза тому, что предал, словно у него нет сил самому вернуться, и нужен кто-то, кто взял бы его за руку и отвел, – этим кем-то оказывается официантка, которая хочет у него выступать, и они словно меняются ролями хозяина и гостя: она ведет его в клуб, заставляет своими вопросами включить музыку и т. д. И третий уход из клуба в финале – оберегающий: Космо выходит на улицу, чтобы убийцы не застали его внутри, не ворвались к клуб, не прервали представление. (И только перед этим его выходом навстречу смерти мы панорамно видим лица зрителей, словно только теперь совесть Космо становится по-настоящему чиста перед тем, что ему дороже всего, и он смотрит на свой клуб спокойным и вольным взглядом.)

Любовь, уникальность, цена

Утешение людей кратким забытьем – противоположность не только невыносимой памяти о том, кто ты такой и что такое твоя жизнь, но и любви. Когда, собираясь праздновать свободу, Космо заезжает за Шерри, выходит с ней на крыльцо (она в белом, он в черном, словно жених и невеста), дарит ей бутоньерку, сажает в лимузин, наливает шампанского, мы автоматически наделяем ее особым, уникальным местом в его жизни – и эту нашу автоматическую романтизацию следующие заезды к следующим девушкам комически (поскольку комично любое умножение) отменяют: и особое место в его жизни отведено, оказывается, не первой девушке, а третьей (Рэчел), и сама романтическая связь превращена всего лишь в элемент отношений Космо со всеми его девушками сразу. Во время праздничных сборов в казино мгновенно высмеяны романтические ожидания зрителя; после унизительного возвращения оттуда нелепость романтической любви прямо показана в эпизоде прослушивания официантки: Рэчел думает, что ее уникальное место занято другой, устраивает нелепую сцену ревности и, упав на пол, тяжело дышит, раздувает ноздри – здесь любовь-страсть и сопутствующая ей ревность показаны как просто глупость. Успокаивая ее, Космо говорит: «Девушки моя работа» (I deal in girls), – его отношения с девушками важнее его отношений с девушкой; и он не заходит к ней проститься, уходя навсегда из ее дома, выгнанный ее матерью, но прощается с ней заочно, стоя на эстраде, как с одной из участниц шоу: «Я любил ее» (это растворение уникальной личности в трудовом коллективе издевательски повторено в разговоре Космо с бандитами у входа в клуб: «С кем я говорю?» – «Со всеми нами»). В этих сценах идея уникальности, идея уникального места одного человека в жизни другого, встроена в иллюзии зрителей или персонажей, но само слово «уникальный» не произносится – его произнесет только Тедди в финальном разговоре в гримерной: «Я уникальная личность», – то есть уникальный артист. Любовь одного человека к другому как к «уникальной личности» значит не больше, чем та личная симпатия к Космо, в которой признаются бандиты Фло и Морт, собираясь его убить, – их репликам вторит Бетти (мать Рэчел), когда, выгоняя раненого Космо из дому, говорит: «Я по-прежнему тебя люблю, но ты должен уйти»; то, что между людьми зовется любовью, не мешает выгонять или убивать, не мешает делам мира идти своим чередом (собственно, им ничто не может помешать: охрана и богатство не помогли китайцу, профессионализм не помог врачу или Морту, или самому Космо – кто угодил в механизм мира, тот будет исполнять его правила и сам будет их жертвой; есть только одна возможность: построить из ничего свой малый мир, полутемный клуб, в котором правила большого мира будут отменены, в котором можно быть не собой, забыть о себе; и есть, собственно, только один настоящий грех – впасть в зависимость от большого мира и поставить свой, малый, мир под угрозу). Но эта любовь, бессильная, когда она есть, всевластна, когда ее нет, – она всевластна в форме всеобщей тоски по любви, именно она приводит людей в бары и клубы, заставляет слушать песни, которые поет Тедди. В жизни эту тоску не может утолить ничто, искусство может ее ненадолго развеять; нельзя избавить человека от ужаса его жизни, можно его от этого ужаса ненадолго отвлечь (искусство стрип-клуба: нагота, песни, воображаемые путешествия – это не какое-то бесхитростное искусство, которым простые бедные люди утешают друг друга: в фильме нет иерархической шкалы, с высшей точки которой можно было бы на это искусство умиленно смотреть; это искусство как таковое – красота, воображение, краткое забвение себя). В самом последнем кадре Тедди, снова обиженный смехом публики, уходит со сцены – и когда уже идут титры, звучит голос одной из девушек: «Он думает, что мы его не любим, а мы его любим – Тедди, вернись». Вот та любовь, которая, в отличие от любви в реальном мире, утешает, не отпускает, просит вернуться, – любовь артиста и публики; вот в этой любви есть