Зайнаб помолчала, а потом, закрыв лицо руками, прорыдала:

– Абба-джан, я ведь знаю, что это правда!

Наваб-сахиб ласково погладил ее по волосам, вспоминая ту пору, когда Зайнаб было четыре годика и она со всеми своими тревогами и печалями приходила к нему. Невыносимо было сознавать, что зять причиняет ей такую боль своей неверностью. Он подумал о собственном браке и о ласковой, хозяйственной женщине, которую он почти не знал в первые годы брака и которая позже, после рождения трех детей, целиком и полностью завоевала его сердце. Вслух он сказал:

– Будь терпелива, как твоя мама. Рано или поздно он одумается.

Зайнаб не подняла головы, однако мысленно подивилась, что он помянул покойную мать. Через некоторое время отец добавил, словно разговаривая сам с собой:

– Я слишком поздно сумел оценить по достоинству твою матушку, упокой Господь ее душу.

На протяжении многих лет наваб-сахиб ходил на могилу жены и читал там Фатиху. Старая бегум-сахиба была в высшей степени достойной женщиной. Она смирилась с тем, что знала о буйной молодости наваба, превосходно вела хозяйство, соблюдая затворничество и не покидая стен зенаны, спокойно отнеслась к его новообретенной праведности (которая, по счастью, не переросла в чрезмерную набожность, как это случилось с его младшим братом), поставила на ноги детей и помогала воспитывать племянников в строгости, любви и с заботой об их культурном развитии. В зенане она пользовалась непререкаемым авторитетом. Много читала – и много думала.

Вероятно, именно книги, которые она давала своей невестке Абиде, заронили семя бунтарства в ее тревожное озлобленное сердце. Хотя матери Зайнаб никогда и в голову не приходило покинуть зенану, только ее присутствие и помогало Абиде терпеть пурду. Когда она умерла, Абида убедила мужа – и его старшего брата наваба-сахиба – выпустить ее из этого невыносимого заточения (в ход пошли хитрость, уговоры и угрозы свести счеты с жизнью, которые она искренне намеревалась исполнить, если бы семья не дала ей свободу). Абида, политическая активистка и подстрекательница, ничуть не уважала наваба-сахиба, считала его никчемным слабаком и размазней, который (опять-таки, по ее мнению) убил в жене всякое желание скинуть оковы пурды. Впрочем, она всей душой любила его детей: Зайнаб, унаследовавшую мамин темперамент, Имтиаза, так похожего на саму Абиду мимикой и смехом, и Фироза, чье тонкое удлиненное лицо с красивыми ясными чертами напоминало ей о покойной сестре.

Тут в комнату вошла служанка с Хассаном и Аббасом. Зайнаб сквозь слезы пожелала им спокойной ночи и поцеловала.

Хассан, немного помрачнев, спросил маму:

– Кто тебя обидел, амми-джан?

Зайнаб с улыбкой прижала его к себе и ответила:

– Никто, милый. Никто.

Тогда Хассан потребовал, чтобы дед поведал им обещанную несколько дней назад историю с привидениями. Наваб-сахиб повиновался. Пока он рассказывал увлекательную и довольно кровавую сказку – к неописуемому восторгу обоих мальчиков, даже младшего трехлетки, – на ум приходили многочисленные страшилки, связанные с этим домом, которые ему в детстве рассказывали родственники и слуги. Несколько дней назад сам дом и все его истории оказались на грани исчезновения. Никто не мог это предотвратить, а спасти ситуацию удалось лишь благодаря Божьей милости или волею случая или же судьбы. «Все мы одиноки, каждый из нас, – думал наваб-сахиб, – к счастью, мы редко это осознаем».

Он вспомнил своего давнего друга Махеша Капура и вдруг понял, что в тяжелые времена друзья не всегда могут прийти на выручку, даже если хотят. Их могут удерживать обстоятельства, соображения целесообразности и иные, более неотложные дела.

6.11

Махеш Капур тоже думал о друге, и его одолевало чувство вины. Он не получил срочного сообщения от наваба в тот вечер, когда Л. Н. Агарвал направил отряд полиции захватывать его дом. Прислужник, посланный госпожой Капур, не сумел найти хозяина.

В отличие от сельских земель (которые оказались под угрозой из-за предстоящей реформы и отмены системы заминдари), на городские здания и земли никто не посягал – если только они не попадали в руки распорядителя имущества эвакуированного населения. Махеш Капур считал крайне маловероятным, что Байтар-Хаусу, одному из величайших домов Брахмпура – практически городской достопримечательности – может что-то угрожать. Там жили и сам наваб-сахиб, и его невестка бегум Абида Хан, не последний человек в Законодательном собрании; и хотя многие комнаты дома (если не большинство) пустовали, в саду и на прилегающих территориях царил порядок. Махеш Капур сокрушался, что забыл посоветовать другу придать всем комнатам хотя бы подобие жилого вида, и ругал себя последними словами за то, что не сумел связаться с главным министром в тот непростой вечер.

Как выяснилось, Зайнаб своим участием добилась едва ли не большего, чем сумел бы добиться сам Махеш Капур. С. С. Шарма был тронут до глубины души и не на шутку разозлился на министра внутренних дел.

В своем письме к главному министру Зайнаб упомянула одно обстоятельство, которое она хранила в памяти с тех пор, как несколько лет назад услышала о нем от наваба-сахиба. Во время Августовского движения[251] 1942 года С. С. Шарму – бывшего премьер-министра Охраняемых провинций (так называлась должность главного министра штата Пурва-Прадеш до получения Индией независимости) – держали практически в одиночном заключении: он ничем не мог помочь своей семье, а они не могли помочь ему. Отец наваба-сахиба узнал, что жена Шармы больна, и оказал ей помощь: пригласил врача, нашел лекарства, нанес пару визитов. Вроде бы ничего особенного, однако в ту пору мало кто хотел быть уличенным в общении с подрывным элементом и их семьями. Шарма занимал пост премьер-министра, когда в 1938 году был принят Закон об аренде земель Охраняемых провинций, ставший, по справедливому мнению отца наваба-сахиба, первым предвестником куда более обширной и далекоидущей земельной реформы. Тем не менее элементарная человечность и даже восхищение своим врагом вдохновили его на этот поступок. Шарма был глубоко признателен навабу за помощь, оказанную его семье в трудный час; и когда Хассан, шестилетний правнук человека, пришедшего однажды ему на выручку, объявился на пороге его дома с просьбой о помощи и защите, сердце его дрогнуло.

Махеш Капур ничего не знал об этой давней истории, ибо ни та ни другая сторона не хотела предавать ее огласке; он был потрясен, когда услышал о своевременной и недвусмысленной реакции главного министра, в свете которой собственное бездействие показалось Махешу Капуру досадным вдвойне. В день, когда одобрили законопроект об отмене системы заминдари, он поймал взгляд наваба-сахиба, но что-то не дало ему подойти к другу – посочувствовать, объясниться, принести извинения. То