Шрифт:
Закладка:
— Расскажите о себе, — наклонив голову, не глядя в мою сторону, глухо проговорил Дмитрий Степанович.
И это было для меня неожиданностью: почему он обращался ко мне на «вы»? Ведь прежде он никогда так не делал.
Я растерянно заулыбался:
— О себе? Но вы про меня все давно знаете.
Тем же глухим, враждебно-холодным тоном он произнес:
— Очевидно, не все.
— Что же мне говорить? Здесь родился, учился в школе, работаю.
Я замолчал и сразу почувствовал, что тишина в кабинете с каждой секундой становится напряженнее. Вот-вот, казалось, она как-то ужасающе для меня разорвется. Все эти люди, еще недавно так тепло ко. мне относившиеся, смотрели недоверчивыми строгими судьями. Что случилось?
— Учился, работаю, — повторил я с тем отрешенным от всего окружающего спокойствием, как будто стоял на огневом рубеже. — Было, правда, еще одно событие: участвовал в зимних олимпийских играх. Но об этом здесь, в вашем кабинете, я уже рассказывал несколько раз.
Ответом снова было молчание, хмурые взгляды. Я покосился на стены, на потолок: где я? Да, там, где бывал много раз. И все здесь как прежде.
— Вам известно, что наш город возник только потому, что было открыто рудное месторождение?
Ответить я не успел. Успел только подумать: «При чем же здесь мой рассказ о себе?» Дмитрий Степанович вдруг заторопился, словно опасаясь, что мои слова чем-то могут ему помешать:
— Сейчас это уже история. В тачках выкатывали из штолен руду, на оленях везли за десятки километров к железной дороге. Жили в бараках, палатках. Чтобы не замерзнуть, ночи просиживали у раскаленных железных бочек. Теперь пройдите по улицам: Дворцы культуры, музыкальные школы, школы искусств, красавцы дома. И ведь не только город, но и лично вы всей своей счастливой судьбой обязаны тем, кто его когда-то строил. И мы хотим знать: вам это понятно? И если да, то что все же, наконец, таится в вашей душе? Что? Почему вы мешаете нам?
Он спрашивал резко, как будто бы вел допрос. Я слушал сжавшись, вобрав голову в плечи, «сгруппировавшись», если говорить языком горнолыжника, в ожидании града камней. Это не было преувеличением. Так мне вдруг действительно показалось. И потому я не стал отвечать. Пережду. Будет видно.
— С той поры, когда был основан город, прошло полвека. Но никогда и никакое месторождение полезных ископаемых не бывает неисчерпаемым. Спросите ученых. — Дмитрий Степанович кивком головы указал на бородача в замшевой куртке и джинсах, который тоже сидел у стола и которого я только что заметил. — Да, спросите ученых, они подтвердят, что и наших запасов руды хватит еще только на четверть века. И что тогда? Опустеть домам, дворцам, школам? С улиц, по которым больше некому ходить, содрать асфальт? И ваше сердце спокойно? Вы над этим не думали и никогда не захотите думать? Но мы-то уже сегодня готовим завтрашний день города. И я вам скажу, каким здесь, в горкоме партии и горисполкоме, мы его видим. Это будет не только всесоюзно известный центр горно-лыжного спорта, но и столица самого северного в мире национального парка. Мне иногда говорят: «Надо браться только за спорт. У нас прекрасные горы. Десять месяцев на них лежит снег. Будут проходить мировые чемпионаты, тренировки мастеров — и достаточно!» Но ведь спортсмену в такие периоды жизни кроме гор и снега нужны еще лишь подъемники да место в гостинице. И, в сущности, ничего больше. Чтобы не увядал город, этого мало. Столица национального парка привлечет сюда любителей северной природы. Станут съезжаться туристы всех стран и возрастов. Это — большие массы людей, фестивали, недели искусств, современное градостроительство, десятки тысяч постоянного населения, круглый год занятого полезным трудом.
— Но почему вы считаете, что мне это все безразлично? — прервал я его.
— Потому что претендовать на то, чтобы стать таким городом, это в первую очередь значит полностью сохранить в его окрестностях животный и растительный мир. Ради этого мы и добились, чтобы уже сейчас от самых наших окраин начиналась территория заповедника.
Он протянул мне раскрытую ладонь. На ней что-то лежало.
— Это пуля из твоей винтовки? — в упор глядя на меня, спросил он.
— Какая пуля? — я оглянулся на тренера, на директора заповедника.
Никто из них не смотрел на меня.
Дмитрий Степанович подошел к тренеру, протянул ему ладонь. Тот, подтверждая, кивнул.
— Но почему? Как это может быть? — спросил я, уже догадавшись о том, что услышу дальше.
— Имеются данные баллистической экспертизы, — вступил в разговор прокурор. — Калибр семь целых и шестьдесят две сотых миллиметра. Пуля от целевого винтовочного патрона «экстра», предназначаемого для стрельбы на особо ответственных соревнованиях. Во всем нашем городе, кроме вас, ни у кого из спортсменов таких патронов нет да и не было. Но, разумеется, гораздо важнее то обстоятельство, что экспертиза бесспорно установила индивидуальные признаки, общие для этой пули и нарезки ствола вашей винтовки.
Дмитрий Степанович смотрел на меня с таким отвращением, что его подбородок дрожал
— Когда вы стреляли последний раз и по какой цели?
— Если вы говорите о каком-либо животном, то несколько месяцев назад, — ответил я. — Вы сами посылали меня в прибрежный район. Вы помните?
— А что ты сделал три дня назад? — он взвешивал на ладони пулю, будто решая, швырнуть ее в меня или нет, и вдруг, сжав кулак, грохнул им по столу. — Хватит вранья! Это нашли в медведе, погребенном лавиной, и ты прекрасно знаешь, почему, где и когда это было.
— Но что мне оставалось?! — в отчаянии крикнул я. — Он шел к обрыву. И слабый, тощий. Кожа да кости. Еле тащился. Было ясно, что ему ни за что не удастся удержаться на склоне. Моего голоса он не услышал. Пришлось отпугнуть выстрелом. Но я только это и сделал.
— Только? — переспросил Дмитрий Степанович. — Но вот уже сколько раз на территории, которую ты должен оберегать от браконьерства, находят убитых животных.
Он шагнул к рабочему столу, взял с него пачку фотографий и швырнул на зеленое сукно. Они ручьем потекли
