«Сокрою от разумных и премудрых, — сказал Христос, — и открою младенцам…» Так было открыто и отцу Павлу…

«18 ноября выпал первый снег, — читаем в батюшкиных дневниках. — А 6 ноября я ищо из Верхне-Никулъского до Шестихина шел босиком 10 км».

И здесь же четверостишие:

Волк встретил бюрократа и не рад — был слишком черствый бюрократ. И волку после той трапезы пришлось поставить в пасть протезы.

«Спрашиваю его однажды, — вспоминает духовный сын. — «Батюшка, почему ты босиком ходишь?» Лукавый, конечно, вопрос. А он отвечает: «Так, спорт!» «А чего ему не ходить босиком, попу-то? — шутили мужики в деревне. — Ноги спиртом натрет и идет: хрум, хрум, хрум».

Ехал как-то автобус от станции Шестихино, шофер пьяный, и немного не доезжая до села Верхне-Никульского, кувырнулся автобус в кювет. Народ весь посыпался.

Старуха одна лежит, придавило ее сверху, и кричит:

— Никола угодник, отец Павел, помогите!

А мужик рядом отвечает:

— Щас, щас, щас — вон Никола угодник уже с неба летит, а отец Павел босиком поспешает к тебе на помощь!

Так и было: с тех пор как в декабрьскую ночь 1941-го привязали его уголовники босого к дереву, не мерз отец Павел даже в самые лютые морозы.

«Однажды пошел нас провожать до остановки в Верхне-Никульском, — вспоминает один священник, — там до дороги метров 500. Зима, мороз, а он в драной безрукавке-телогреечке и валенки в дырах. Говорю ему:

— Отец Павел, вернись, мы сами дойдем, ведь замерзнешь!

А он так резко мне в ответ:

— Я никогда не мерзну!

И действительно, многие подтверждают это:

«В храме не топлено, батюшка исповедь принимает — мне в пальто холодно, а он в тонком подряснике да епитрахиль сверху, а руки горячие».

Это была та особенная благодать Святаго Духа, которая согревает без всякого огня.

И все-таки батюшка очень любил земное тепло, всегда жарко топил печи. Это уж если заезжий человек в будний день попросит исповеди, отец Павел никогда не откажет, поведет в храм и примет исповедь в нетопленном храме. А дома у о. Павла всегда тепло.

— Ты, наверное, отец Павел, мерз очень? — спросил однажды сосед Володя у батюшки.

— Ох, Вовка, как в Северном Казахстане-то холодно! — ответил тот.

И, конечно, баньку о. Павел очень любил, хоть и ходил в Борковскую баню босой за несколько километров — сапоги или валенки через плечо и, как говорят деревенские: хрум, хрум, хрум. Однажды через это банное паломничество пришлось отцу Павлу расстаться со своим босоногим чудачеством.

«Пошел я в баню, напарился, обратно иду босой, — рассказывал отец Павел, — сапоги на палке за плечом несу. Увидал меня милиционер: «А, такой-сякой! Пойдешь у меня куда надо!» С той поры я и кончил».

Милиции отец Павел остерегался. Но стражи порядка, бывало, ездили к нему, даже начальник Некоузского РОВД любил наведываться к о. Павлу в Верхне-Никульское.

Один раз батюшка оставил ночевать у себя в доме приехавшего из Ярославля милиционера, хотя видел его впервые и по лагерной привычке был осторожен в контактах с представителями власти. Этот милиционер стал потом духовным чадом батюшки, он и рассказал об этом ночлеге:

«Я остался ночевать, и отец Павел меня спрашивает:

— Володька, у тебя есть пистолет?

— Есть.

— А ты меня не застрелишь?

— Да нет, — говорю.

Я тогда не мог понять, почему он такой вроде глупый вопрос задает.

Я достаю пистолет, который у меня всегда под ремнем был засунут — не в кобуру, а чисто как опер я всегда носил под ремнем брюк пистолет Макарова — боевой, снаряженный, казенный табельный пистолет и отдал ему. А он в сторонке — было у него такое помещение, шторкой закрывается, кровать у печки, отделанной кафелем, — и он туда пошел спать, а пистолет под подушку засунул.

Я уж не помню, где мне постелили — может быть, на полу, народу много, может быть, на диване, как почетному гостю. Утром проснулись. Я говорю:

— Батюшка, где мой пистолет?

И он рассказал мне, почему так сделал. Он был когда-то осужден на много лет, побывал на поселении — и у него всё время было такое чувство к работникам не МВД, где я служил, а к НКВД — что это довольно-таки расстрельная команда. И меня он боялся.

Потому и спросил этот пистолет — может, не даст? А я отдал. У меня и мысли-то даже не было».

Много народа ездило к о. Павлу, иные с чистым сердцем, а иные и с камнем за пазухой, как сказал один ярославский священник: «Время такое было — уполномоченные по делам религий, стукачи в церкви, слово лишнее не скажешь. А отец Павел своей простотой спасался. Приедут к нему, бывало, всякие, кто-то и с двойной мыслью. А батюшка говорил: «Сухая ложка рот дерет». Он ведь как: ящик водки, ведро вишни — всё в бочку, получается вишневка, берет черпак, наливает всем. А захмелели — уже лучшие друзья. Все ведь люди».

«Отец Павел пил для того, чтобы не считали его святым», — как теперь понимают многие. «Я, помню, боялась, что он сопьется, — призналась как-то его духовная дочь, — но сказать ему не осмеливалась. Отец Павел в ответ на мои мысли подарил мне книжку об одном святом отце, и там было написано, что когда этот старец обличал людей