— Сыновья тебе на кресте поклялись с Иваном уладить спор миром. Быть посему, пойду на мир на два лета! Ну а како с твоей долей быть? Ты меня считай дважды с того света спас, — он показал на трубки. — Жизнь в жилы вдохнул. Поистратился небось на свои задумки заморские.

— Поистратился, дядька, но не след ныне мошну считать. Землю Рязанскую спасать надобно, а долю свою отдам Короткополу.

Он с прищуром посмотрел на меня, кивнул:

— Не забуду добра. И за младшого отблагодарю. Поведали ужо про сечу на Глебовом мосту, — он положил руку на мою ладонь и похлопал.

— Ступай, Мстиша, к Товлубею, а ко мне Ивана ведите. Не будем медлить. Верно глаголишь, не след ныне кровь проливать, сочтёмся опосля.

С татарского воеводы уже сняли наручники и привели в чувство. Арсины то максимум пару часов действуют, и, если вовремя реабилитационные мероприятия провести, большого урона здоровью не будет. Держали его в сфере-шатре и уже одели в китайские шелка, коими в числе прочих товаров, расплатился Лю. Товлубий «ожил» и степенно попивая перебродивший кумыс вернул себе былую надменность. Я ворвался к нему словно вихрь и сразу взял быка за рога.

— Ох и плохи наши дела воевода.

— Э-э-э, урус, это у тебя плохи дела. Злые духи напустил, много храбрых нукеров живота лишил! Многие сотни в полон взял! Он показал указательным пальцем на пленных за шатром. Через сетку, виды на север и юг были колоритные. Сплошные ряды связанных степняков, словно ростки уходил к городским стенам, создавая впечатление, что я полонил если не всех, то большую часть войск темника. Схитрил малость, специально в «фокусе» нукеров рассадил, чтобы на воеводу надавить.

— А вы будто трав злых не пускали? Вспомни Урген, Калку, Нишапур.

— Нам можно, тебе нельзя. За сие ослушание хан Озбек с тебя кожу снимет и, переломав кости, оставит гнить в степи.

— Не сомневаюсь, а после и тебе хребет переломят за то, что поход на Смоленск сорвал. Донесут, что войско твоё могучее неполная сотня князя изгоя полонила.

Лицо Товлубея покраснело от гнева:

— Хан всех ханов три тюмена пошлёт! Переяслав и Пронск с лица земли сотрут, а Новосиль я лично на нож возьму!

Отвечать не стал. Спокойно сел в кресло, отпил содовой и с удовольствием раздавил во рту несколько крупных виноградин.

— Мне до сих земель дела нет. Изгой азм, ежели подзабыл. Отъеду в Литву и ищи-свищи ветра в поле. Ко всему угрозы твои пусты. Нет у Озбека трёх тюменов, а те, что есть, за Шемаху бьются. Вскорости вы и с Чагатаями схлестнётесь, тогда вовсе не до Руси станет. Вона, ныне и тюмена не набрал. О себе лучше подумай, воевода, о том, кто тебя на Смоленск с малым войском послал и зачем. То, что ты с нукерами сидишь в Переяславе я не ведал. Тебе же прежде, чем в усобицу княжескую лезть, следовало послов слать.

— К тебе?! — от души возмутился воевода.

— Не дури! Думаешь, одного меня виновным сделают? Не враг я тебе, Товлубий, и пришёл добром договариваться. Знаю, как дело обставить, дабы все с прибытком вышли.

— Говори, конязь.

— С князьями обо всём договорился. Ивана на стол вернём, а Александр с дружиной в Пронск вернётся, тебе же дадим поминки богатые. Заместо убитых нойонов Пронский князь даст три сотни кованой рати.

Глаза Товлубия жадно сверкнули:

— А велики ли те поминки?

— Триста рублей, усё, что в казне осталось, — несколько раз хлопнул в ладоши и, не давая воеводе ответить, продолжил, — понимаю, сие мало, дабы обиду смыть, и посему дозволь от себя поминки вручить.

У меня с собой был подарочный, восточный вариант брони, сочетающий традиционный монгольский ламеллярный доспех и более поздний турецкий, с зерцалом и латными посеребренными элементами, покрытыми золотой арабской вязью и украшенными персидскими яхонтами, искусственным янтарём, голубоватым целестином, всё, что было из драгоценных камней, всё сюда и прилепил.

— Сия броня достойна такого бесстрашного воеводы как ты, — добавил я в голос елея. — Посмотри и на эти удивительные зеркала, — внесли большое и три малых зеркала в восточном исполнении, с золочением орнамента через трафарет. — Таких нет у самого Ухагат-кагана.[iv] А здесь же, — открыл большую шкатулку с бусами и кремами, — поминки твоим жёнам и наложницам.

Товлубий оказался жаден без меры, так что пришлось открывать кубышку и полон подлечивать. Любыми способами стоило загладить инцидент. Сыграло на руку и то, что из сотников и тысячников никто не погиб, а простых нукеров… ну кто их считать будет. К вечеру позиции сторон в целом были согласованы, и мы встретились вчетвером, чтобы обговорить детали.

* * *

С отъездом всё же задержался. Обменивались пленными со всеми предосторожностями. И хотя Пронские зазывали к себе отпраздновать победу, отказался. График похода и так летел в тартарары.

До Нижнего Новгорода практически не выходил на палубу. Помимо кабинета со столом и шкафом, где находились копии всех технологических карт, на водоходе располагалась малые химическая и электротехническая лаборатории. Конденсатор, угольный микрофон, поляризационное реле, резистор — мелочи, но в совокупности всё требовали внимания и времени. Вез с собою и некоторые модели станков и машин, слишком много идей сырых, и время от времени взглянуть на них свежим взглядом лишним не будет. По пути порой встречали гостей, что нанимали в штабе для перевозки товара и припасов в Лещиново, и через них узнавали новости о самом караване. Чтобы узнавать такие суда, их мачты повязывали зеленой тряпицей. И каждый раз отправлял «почтой» откорректированные технологические карты. Многое следовало изменить, чтобы переварить такой поток людей.

Несмотря на то, что свою долю отдал Короткополу, кое-что нам всё же перепало. Свинец, олово, медь из казны выгребли подчистую, заплатив чисто символическую цену. Овёс и горох, коими славилось Рязанское княжество, обменяли на элементы брони и заготовки шлемов по хорошему курсу, да и предметов роскоши Короткопол не чурался. Но главное же, все мои суда и гости на два года полностью освобождались от мыта.

Муром проплыли без препятствий, ведь там сидел Василий Александрович, третий сын Пронского князя, что поспел со свою дружиной уже к шапочному разбору. А вот дальше начиналась зона влияния Калиты. Чтобы усилить свою власть, московский князь устраивал браки местных князей с представительницами своей фамилии, назначал в княжества собственных