Сзади подкрался тиун, ссутулился едва ли не до земли, зашептал:

— Княже, боярин Остафий Олексич прибыл. Принять просит срочно, ругается аж-но.

— Зови, — небрежно кинул князь холопу. Сам же сел на отделанный золотом и каменьями трон и принялся массировать виски. В последнее время голова болела постоянно.

Степенный боярин в ещё мокром от дождя кафтане шумно ввалился в палаты. Обозначил поясной поклон.

— Беда, княже! Переяслав, пронские князья взяли.

— Дык какая же беда то?! Радость велика! — вскрикнул князь. — С Тверью разобрались и ныне у нас токмо один противник, рязанцы. Посему пусть бьются промеж собою до последнего воя! Немедля вина неси франкского да белорыбицы с груздями! — крикнул Калита уже чашнику.

— Так оно так, да не так. Ежели бы они по старине град взяли одно дело, а тута сызнова ентот чёрт ввязался!

— Ты про кого? Вот что, присаживайся. В ногах правды нет, и обскажи всё в подробностях.

Переведя дух Остафий обстоятельно поведал Московскому правителю историю падения Переяслава во всех подробностях, и чем больше он говорил, тем мрачней становился Калита.

— Мстислав Сергеевич говоришь. А ни сродственник ли он Александру Мстиславовичу?

— Он самый, владыко. Внук.

— Вражье семя! Ужо сколько крови его дед у меня попил, и этот весь в него пошёл.

— Об том и речь веду. Прохвост сей, когда в Белёве на торге в люд вышел, знаешь аки объявил себя?

— Ну?!

— Северных Отчичь и Дедичь наследник! А кто к северу от Верховских то?!

Иван Данилович не выдержал, с силою бросил изукрашенный яхонтами византийский кубок в стену:

— Азм ему покажу, кто тут наследник! Изгой! — зло сплюнул князь.

— Не скажи. По отцу он прямой потомок Михаила Черниговского, а по матери из Мономаховичей будет, Михаил Ярославич Хоробрит ей дедом родным приходится. А ешо мне птичка нашептала, что Мстислав в Глухов грамотку отписал, что мол от Белёва отказывается и просит удел вернуть и за то, половину выхода обещается платить.

— А что Михаил Семёнович?

— Думает.

— Ага, думает! Штаны он полны наложил. Глуховские завсегда с гнильцой были, — успокоившись заявил князь. — Силу за спиной племянника увидал и разом назад сдал. И нашим, и вашим угодить желает. А как про Переяслав прознает, разом сдуется. У него то на севере воев считай нет, отдаст. Не сомневайся.

— На тебе боже, что нам не гоже.

— Вот-вот, верно сказано, Остафий. А через то и нам, и тарусским князьям свинью подложит, мы то считай ужо эти земли промеж собою поделили. Кто же ему столь серебра отсыпал то? Ишь ты, и зелье огненное, и брони аж у меринов, и пешцы франкские с рогатинами.

— Пронские? — вопросил боярин.

— Да нет. Не потянут они. Чую из Орды кто-то мне козни строит.

— Может и так, князь. Слухи ходят, будто темник Еголдаев, Берди, благоволит некому гостю Прохору, а Мстислав под этою личиной, опосля того, как его побили, хоронился.

— Постой! — встрепенулся князь, — помнишь давече в Сарае ты сказывал, будто у Тверского князя на пиру некий Новосильский боярин сидел и шушукались они меж собой, и что мол он какую-то грамоту от князя передал, опосля чего Александр сына оставил, а Романчук на Бело-озеро аки ужаленный умчался. Не он ли тот князь?

— Он. Ходок тот Радим, из бояр Пронских. Они с Мстиславом при дворе пронского князя с отрочества росли. Побратим.

Калита помрачнел ликом, надолго замолчал задумавшись.

— Не было невзгоды. Принесло же нечистого на наши земли! Выходит, зельем сим ведовским он любые врата открыть сможет.

— И стены, — добавил боярин, — даже каменные. Опосля того как слухи про Белёв до меня дошли, мы людишек князя подкараулили и вона смотри что, — боярин выложил на стол грубоватый обрез, газыри и пороховницу. — Тюфяк то, только малый. Людишки те многое сказывали, добро пыточники мои их калёным железом потчевали. Сие дробовиком, зовут. У Мстислава есть и длинные мушкеты, и малые трубы, пистоли. А те, что на колёсах и водоходах стоят, мортирками кличут. Главное же, зелье, прахом его кличут. Он ссыпал малую горсть на стол и, поднеся свечу, поджёг, отчего та вспыхнула яркими искрами и густо задымила. Калита невольно закрыл глаза.

— Сим зельем и рушит стены. А про ведовство сказки. Чернецы сие выдумали. Доносили воеводы, что на войне меж франками и англами таковой прах сыплят в трубы железные и стрелами бьют, крепко.

Глаза у Калиты зажглись. Он вскочил и схватил боярина за грудки:

— Остафий! Что хошь делай, но сие зелье добудь! Мы с ним такое устроим!

— Княже, княже, нету в нём тайны. Воеводы сказывали, что в Булгаре и в Хаджи-Тарахане видали такие трубы. Зелье же сие делают из серы желтой, угольев и соли индийской, что персидские купцы два десятка летов через наши земли в Новгород возят. Вот только у Мстислава зелье куда крепче персидского и на просо похоже, а тама мякина. Видать искусника большого завёл. Может и из самой Юань.

— Что хошь делай, но искусника сего мне доставь! Не выйдет у Мстислава, у персов выспрашивай. У нас тама трое бояр баклуши бьют попусту, вот пусть и разузнают.

— Сделаю, княже, — Остафий открыл было рот, но говорить не стал и глаза опустил.

— Чего мнешься аки девица на выданье. Сказывай!

— Людишки те ешо сказывали, будто у Мстислава в острожке уклада доброго видимо невидимо не сотни, не тысячи, десятки тысяч пудов! Механикусы огромадные, в коих десяток быков брёвна из уклада крутят тянут нити из железа аки ковали из злата, молоты огромадные бьют кольца кольчужные, полосу и прутки во множестве великом! Ежели так то многие тысячи воев с того уклада одоспешить можно. Укладом же сим Мстислав не торгует, но с чернецами меняется на жито, рыбу и прочую снедь.

— Что-о-о-о!!! — Калита вскочил, откинул трон назад и схватился за меч.

Боярин схватился за руку, удержал князя:

— Иван Данилович, богом прошу. Успокойся, может сказки то, может пронесёт ешо. Надобно людишек в его острожек заслать, проверить прежде, а после и думу думать.

Калита тяжело дышал, разом опрокинул в себя кубок вина и тяжело опустился на скамью, ослабив ворот.

— Душно мне что-то, Остафий.

— Эй! Ставни откройте! И водицы колодезной несите. Немедля!