— Смеет, смеет, — осадил его тесть. — Видал небось брони воев, что при его острожке остались?

Дмитрий пренебрежительно фыркнул.

— А зря, у него иные чернецы получше твоих гридней одоспешены, — после, князь вновь вернулся к карте. — Нет, ну ты посмотри, аки отрисовал лепо! Каждо деревце, озерцо, ручеёк малый и тот вывел, — восторженно поцокал князь, глядя на карту. — Учись!

— Тесть! — Дмитрий непонимающе уставился на князя. — Ужель собрался ему удел вернуть? Надобно острожек брать и дружину по весне собирать, встречать...

— Экий ты всё же остолбень![i] Он же Белёв мне под руку вернул. От прав на Ржавец, Жеремин, Белёв, Жабынь и Лободин отказывается на веки вечные! Обещался и Мценск взять, ежели нужда будет.

— Он боярина родовитого аки пса подзаборного повесил! — вскрикнул Дмитрий.

— И правильно сделал! Давно их к ногтю надобно прижать! Бояре токмо при князе должны быть, а не вольницу себе устраивать. Знаешь сколь мы дерюге Октаю должны за пять летов? А сколь дружина стоит и жизнь твоя красива! Мстислав, вона обещается половину от выхода платить и гривн даёт на сие за четыре лета вперёд!

— Вон оно как, — сразу же сбавил тон Дмитрий. — Тады отдавай, не медли. Дружину в броню добру оденем и затем вернём своё, с лихом. Пусть покуда строится

— Вернём то оно вернём. Но не так, а по уму. Смотри, — князь склонился над картою, показывая границу. — На севере, за Окою, сил у нас считай нет. Тиуны Тарусские, Московские да Рязанские, аки волки земли рвут. Ежели сродственник наведёт там порядок, мне сие только на руку. А вот Залидов пустая трата, Тит Козельский в жизнь купчую Василия не признает!

— Говорят гости, он ещо и холопов своих продал Мстиславу. Вчера вона, два струга пришло. Черни же на тех аки кур в клетку набито, — вставил слово Дмитрий.

— Ох и племяшка! Палец в рот не клади. А… и пусть свозит! Нама всё одно останутся. Значится так, просит он себе все волости северные по правому брегу Оки от Воротынска, а по левому, по Упе-реке на север.

— До самой Крапивны?

В ответ Михаил Семёнович кивнул, отпив ещё вина.

— Да… — выругался Дмитрий. — Сие же куда больше его удела!

— Молчи! — притопнул князь. — Отдадим. Земли всё одно худые. Ещё и Стародуб отпишем, чем столкнём его с Рязанцами. И волости южные Любутские. В Брянске неспокойно ныне, а ерохвост[ii] мой непременно попытается на них руку наложить. Смекаешь?

— Умён ты, князь, не зря великим зовёшься! — восхищенно посмотрел Дмитрий. — Мстислава в драку со недругами втянешь, через что обеих ослабишь. А чего уж, — Дмитрий отмахнул рукою. — Мои Заберегу и Брагин Холм тако же отписывай. Через сии волости, мы с Вяземскими его столкнём!

— Молодец! — Михаил с азартом ударил зятя по плечу. — Разумеешь, коли захочешь!

* * *

Переяслав-Рязанский

Известие о том, что в наши цепкие лапки попался Товлубий, выбило из колеи. Персонаж этот известен тем, что лично возглавил казнь Александра Тверского, за что Узбек назначил его предводителем карательного похода против Смоленска и формально, Короткопол и Калита ему подчинялись. Но в том и дело что формально, потому как больших сил за воеводой не было. Орда вела тяжелейшую войну в Чабанидами, съедавшую все ресурсы. Всего три с половиной тысячи Товлубий привел в Переяслав, а ещё столько же должны идти по Клязьме через Владимир и соединиться с ним у Москвы. Вот только в той истории Смоленск не взяли, вряд ли и ныне возьмут, потому что Калите совершенно не выгодно усиление группировки, стоящей за Товлубеем, а сам «полководец» падок на золото. Калита как обычно выступил посредником между воеводой и Смоленским князем Иваном Александровичем. Дали Товлубию взятку и пограбив окрестности вся орда вернулась по домам. А если Калита с ними договорился, почему я не смогу?

Но прежде следовало найти точки соприкосновения между братьями, чем и занялся. Сперва, отправился к Александру Михайловичу. Его уже привели в чувство и обмазанный зеленкой, шитый-перешитый князь лежал в палатке под капельницей с физраствором.

— Здрав буде, дядя. Не болят ли порубы? — я взялся осматривать, что с ним сделали тактические врачи и в целом нашёл швы удовлетворительные.

— А, Мстиславушка, — говорил он еле-еле, так как не отошёл от наркоза и большой потери крови, поэтому с трудом осознавал, что вокруг происходит. А это не годилось, поэтому дал команду приводить его в чувство. Поили гранатовым соком, чаем из крапивы и шиповника, давали цитрат железа и гематоген из лосиной крови, а в конце малость кислорода подышать и укольчик кофеин-бензоат натрия[iii].

А пока он «реабилитацию» проходил, отправился в соседний шатёр, к Короткополу. Когда жизнь на волоске висит, человек становится удивительно сговорчивым и вменяемым. Поначалу губы дул и качал права, но как только показал сотни пленных степняков и объяснил, что произошло, мнение изменил мгновенно. Гнева Узбека он боялся куда больше амбиций своего двоюродного брата, а из «жопы», которую я заварил, мы могли выйти лишь совместными усилиями.

А вот с Александром Михайловичем разговор давался тяжело и уламывал я его куда больше.

— Пойми же, — в очередной раз говорил князю, — Узбек не будет разбирать кто прав, а кто виноват. Скопом накажет, ежели поход сорвётся, а он сорвётся, потому как всё войско Ивана, вона за леском стоит. Кому выгода от того, русские вои друг дружку побивают?

— А казна? Како с нею быть то?

— Забирай свою казну, а прочее на поминки Товлубию отдадим. Нет у нас более выхода.

— Пусть так, а на какие шиши Иван рать в поход поведёт? Четыре по ста поприщ, да по снегу.

— Всю рать он уже не поведёт, посему с ним Ярослава с тремя сотнями отправь. Лежи, лежи, — я едва удержал князя, попытавшегося в гневе вскочить. — Ежели воев отправишь, супротив тебя в ставке хана никто слова не скажет. Подумаешь, по случаю схлестнулись в темноте. С кем не бывает. Тем более про болезнь Узбека и Калиты уже сказывал. Иан Данилович только из Орды вернулся, а ему снова в поход. Зимой! Хворый он, в годах. И гадать не нужно, по весне непременно отойдёт.