доставшийся дяде на память об отце, который дома обычно тоже курил крошеный табак, и эта трубка слоновой кости, и чистого золота нэцуке 128 с изображением льва и пиона — все эти вещи Сёдзо привык видеть с детства. Между отцом и дядей была большая разница в возрасте, и они вели разный образ жизни. И внешне они мало были похожи на братьев. Дядя был намного худее отца и выше ростом. Некоторое сходство придавали им лишь очертания рта и выражение глаз. Рот и у того и у другого был твердо очерченный, мужественный. Глаза у обоих светились умом, взгляд их часто менялся: суровый и пристальный, когда братья бывали не в духе, и мягкий, когда улыбались. В остальном же в их облике как будто ничего общего не было. И все же, когда дядя брал из кисета щепоть табаку, набивал трубку и закуривал, он так напоминал отца, что Сёдзо невольно вздрагивал. Дяде можно было рассказать все, даже о своем позоре; и то, что он был похож на отца, сегодня было особенно дорого Сёдзо. С чего же начать исповедь?

Тетушка принесла им чай и только что испеченное рисовое печенье. Уписывая его с хрустом — у дяди он всегда вел себя просто,— Сёдзо раскаивался, что не покончил с этим разговором раньше. После чая он снова вышел из комнаты. Когда он вернулся, дядя, все примечавший, встретил его вопросом:

— У тебя что, желудок не в порядке?

— Да нет, хуже,— ответил Сёдзо и, уже не краснея, объяснил: — Я ночевал в Камада и, кажется, подцепил болезнь.

Дядя молча взял щепотку табака, набил трубку и лишь после этого спросил:

— Врачу показывался?

Этот лаконичный вопрос напомнил Сёдзо тот день, когда он после мыканья по предвариловкам и исключения из университета приехал домой. Тогда он вот так же, как сейчас, в этой же комнате с понурым видом сидел перед дядей. «Что было, то было»,— сказал тогда дядя. Его философское спокойствие отчасти объяснялось многолетней борьбой с тяжелым недугом, да и вообще оно было в его натуре.

— Я хотел было обратиться к господину Миясита,— ответил Сёдзо, называя фамилию постоянного врача их семьи. Затем он взял новую сигарету из папиросницы такого же красного сандалового дерева, как и стол, на котором она стояла, и, закурив, продолжал: — Но у него в больнице нет уролога. Вот Сасаяма — специалист в этой области и, кажется, врач хороший. Да не знаю, стоит ли мне к нему идти? Боюсь, что это неудобно.

Постороннему человеку колебание Сёдзо могло бы показаться странным. Но тому, кто знал местные условия, это было вполне понятно.

В этом городе даже луковица или кусок сыру покупались только у единомышленников. Все бы удивились, если бы брат лидера местных сэйюкаевцев стал вдруг пациентом лечебницы Сасаяма, который был ярым приверженцем враждебной партии. Сёдзо было безразлично, как бы отнеслись к этому в городе. Борьба этих враждующих партий казалась ему мышиной возней. Но почему же тогда он сразу не обратился к Сасаяма? Больше того, разве это не было его долгом, долгом интеллигента — хоть таким путем пробить какую-то брешь в этих отвратительных, затхлых нравах? У Сёдзо, разумеется, были кое-какие оправдания. Ведь его брат стал жертвой этого антагонизма.

Если проследить нити, тянувшиеся от тех, кто требовал «навести порядок в выборах», то одна из них несомненно приведет к воротам лечебницы Сасаяма. Если бы Сёдзо вошел в эти ворота, болезнь не послужила бы ему оправданием и брат его сильно разгневался бы. А Сёдзо, хоть и не очень боялся брата, но не был и настолько тверд, чтобы не считаться с ним. Во всяком случае, он решил ничего не предпринимать, не посоветовавшись с дядей. Дядя понимал, что не так-то просто местным обывателям выбраться из болота косности и мещанского тупоумия, хотя, как и Сёдзо, считал идиотизмом это вечное взаимное бодание местных политических противников.

Но дядя не сказал ему: «Ты болен, так чего же раздумывать— идти к Сасаяма или нет! Не все ли равно!» Больше того, он твердо заявил, что врача нужно подыскать в другом городе.

— Может быть, тебе поехать к Сэгава? Правда, это не его специальность, но он превосходный врач и у него есть опыт почти во всех областях медицины. К тому же он умеет держать язык за зубами.

Сёдзо был благодарен дяде за то, что он не стал задавать ему никаких вопросов, а особенно за совет.

Лечебница доктора Сэгава, большого друга дяди, находилась в городе Камада и притом недалеко от тюрьмы, так что ездить туда можно было под предлогом свиданий с братом. Но ему нужны были деньги на гонорар врачу, на лекарства, наконец, на поездки в Камада. Все, что было у Сёдзо, он спустил в ту памятную ночь. В карманах у него было пусто. Правда, на правах второго сына владельца фирмы «Ямадзи» он пользовался некоторым кредитом. Если бы не это, у него не было бы даже возможности ежедневно заходить в табачную лавчонку и совать по пачке сигарет в правый и левый карманы своего пиджака.

— Но ведь господин Сэгава — это не то, что Миясита. Ему нужно... А у меня...— запинаясь, начал Сёдзо и наконец пробормотал, что у него сейчас нет денег. Он, не краснея, признался дяде, что заболел, а тут лицо его покрылось легким румянцем.

Табачнику платили по счетам в конце каждого месяца, С лечащим семейным врачом расплачивались по полугодиям — в конце июня и в конце декабря. Именно поэтому удобнее всего было бы лечиться у Миясита.

— Насчет денег что-нибудь придумаем,— сказал дядя.

— Спасибо, дядя. Но с какой стати вы должны расплачиваться за мои грехи? Мне стыдно тянуть из вас деньги, для того чтобы разделаться с последствиями своей дурацкой оплошности. А вообще-то, дядя, отец, наверное, и мне кое-что оставил? Я бы хотел это выяснить раз и навсегда. Я, конечно, понимаю, что, пока брата нет дома, сделать ничего нельзя, но знать это мне хотелось бы уже сейчас.

С того момента как Сёдзо решил оставить службу у Ато, он не раз думал об этом. Но сегодня он не собирался говорить с дядей о наследстве — это вышло случайно.

— М-да...— процедил сквозь зубы дядя и еще плотнее сжал свои тонкие губы.

Ответ был довольно неопределенный.

Затем дядя повернул голову к двери и дважды хлопнул в ладоши. Тетушка и служанка, наверно, возились