вдруг жёстко сказала Туивьель, поправляя шарф так, словно стараясь спрятать лицо. — Никто не должен знать, что лорд Маэдрос подчиняется недостойному королю. Вы хотите, чтобы авторитет Химринга подорвался? Хотите, чтобы воины осадного лагеря пали духом? Вам нужна междоусобица? Прошу понять меня правильно — я защищаю не супруга от позора, я защищаю наше общее дело от провала. Я не хочу, чтобы мы, словно орки, перебили друг друга под шумок, когда Моргот снова нападёт.

От уверенности леди в неизбежной атаке врага стало не по себе, Вирессэ опустила голову.

— Я должна хотя бы для собственного успокоения сделать всё возможное, — Галенлиндэ посмотрела химрингской леди в глаза, — чтобы помочь сыну в беде и не спровоцировать мужа на войну с Хитлумом. Я ведь понимаю, что в таком случае Карньо точно погибнет, а пока у него есть шанс остаться в живых.

— Когда дети далеко, — страшный взгляд Туивьель стал пустым, — их судьба уже не в наших руках. Мы можем только ждать, надеяться на их благоразумие и любить такими, какие они есть.

— Поплачь о нём, пока он живой, — тихо произнесла супруга принца Карнифинвэ, — люби его таким, какой он есть… Глоссар пел это в пути, меня пугали такие слова. А теперь они звучат здесь, но уже из твоих уст, леди.

— Я бы хотела услышать песни твоего слуги, — сказала Туивьель с интересом и тревогой. — Менестрели часто оказываются пророками. Надо лишь уметь их слушать. Пусть придёт ко мне после заката, с вечерним гонгом.

***

Телперавион посмотрел на присланный из осадного лагеря ответ на письмо и задумался. Наместник лорда Маэдроса полагал, что за последние полгода в Химринге и так собралось слишком много лишнего народа, способного принести неразбериху, а появление ещё одного эльфа, прибывшего с сомнительной целью, точно не уместно. Была бы воля самого Телперавиона, он ни за что бы не впустил за городские стены нового визитёра, однако слово лорда — закон, а значит, придётся следить ещё и за этим… Как бы выразиться не по-орочьи?

Напыщенным глупцом. Да, пожалуй, так. И зачем он Феанариону?

Взяв заготовленный свиток для грамоты и поставив на него особую печать, наместник позвал стражу и коротко написал разрешение провести гостей лорда Маэдроса в крепость. В конце концов, даже напыщенному глупцу можно найти достойное применение.

Например, на передовой. А почему нет? Он ведь строит из себя великого воина!

***

Несмотря на холод, на улице самочувствие было лучше, чем в помещении, поэтому Глоссар по возможности не заходил в выделенное ему жильё. Оказаться в статусе слуги, поэтому жить не в роскоши, как положено королевскому менестрелю, казалось непривычным и странным, однако певец находил забавным, что теперь ему пришлось ютиться в небольшой комнате рядом с покоями своей госпожи. Пользуясь отсутствием дел, Глоссар просто сидел на ступеньках высокой запасной лестницы, которую, он знал, очень легко поднять при помощи рычага или открепить от стены, и тогда ступеньки придавят к земле того, кто имел неосторожность на них встать. В этом весь Химринг: если ты свой, если тебе доверяют, значит, город охраняет тебя, но враг здесь быстро погибнет, даже не поняв, как это произошло.

— Глоссар! — голос Вирессэ прозвучал встревоженно, хотя эльфийка старалась скрыть истинные эмоции. — Зайди ко мне, пожалуйста.

Покорно повиновавшись, менестрель поспешил к своей госпоже.

***

Среди серо-красного камня, бордовой мебели и тёмных тканей Девушка-Апрель казалась заблудившимся во мраке солнечным бликом, света которого не хватает, чтобы озарить помещение, однако затмить золотой блеск невозможно. То, что Вирессэ до сих пор не привнесла в обстановку ничего нового и своего, говорило о многом, однако Глоссар не торопил — каждое дело, каждое решение должно созреть, словно бутон, чтобы раскрыться и благоухать, а не завянуть, слишком рано показавшись миру.

— О чём ты говорил с леди Туивьель?

Вопрос поставил в тупик. Певец был уверен, что личная беседа обязана остаться делом только двоих, однако Вирессэ считала иначе, и слуга вынужден подчиняться госпоже. Как же быть?

— Я не ищу сплетен и чужих тайн, — супруга принца Карнифинвэ налила травяной отвар себе и менестрелю, заговорила мягче, — мне лишь необходимо понять, как быть дальше. Понимаешь, леди часто нарочно рассказывают чужим слугам нечто такое, что хотели бы передать их господам, но по какой-то причине не стали говорить напрямую. Не бойся, ты никого не предашь.

Смутившись, болезненно покраснев, Глоссар отпил отвар и, помассировав основание черепа и виски, вздохнул:

— Мы почти не говорили. Я просто смотрел на леди Туивьель и…

Чаша с ароматной жидкостью опустела, бывший хитлумский менестрель сморщил лоб.

— Я смотрел и думал, что в такую женщину мог бы влюбиться. Только этого никогда не произойдёт. И дело не в том, что она — чужая жена. Просто… За её чарующей, пугающе-сумеречной красотой Мориквендиэ ничего не осталось. Там, где раньше что-то сияло, горело, цвело, пело и танцевало, теперь лишь мечущиеся среди праха и пустоты тени. Такое невозможно любить. Бояться — да. Восхищаться? Допускаю. Полагаю, ни ты, ни кто-либо другой не найдёт в леди Туивьель сочувствия, потому что…

Глоссар задумался. Не прерывая тишины, Вирессэ смотрела в угасшие глаза певца, пытаясь прочитать в них хоть что-то.

— Нас всех опустошила война, — осторожно заговорил менестрель, — но здесь дело в другом. Понимаешь, моя госпожа, у леди Туивьель есть некая тайна, которая тянет её во тьму, где нет ни жалости, ни милосердия. Леди Туивьель полагает, будто обречена на жестокость и порицание со стороны любого находящегося рядом, поэтому безжалостна сама.

— Но почему ты так думаешь?

— Леди… Она спросила меня о пророчестве для неё. И для того, о ком она не может говорить вслух. Леди Туивьель ждала пророчества о своём сердце. Я не понял, что она имела в виду, спрашивать и гадать не стал. Я просто взглянул в её страшные прекрасные глаза и…

***

Две тёмно-карие бездны смотрели внимательно, испытующе, с затаённой тоской и готовностью броситься на любого, кто сделает неосторожное движение.

Все окна в покоях были плотно зашторены, кроме одного — северного. Сквозь толстое стекло виднелись тонущие во мраке далёкие горы и звёздное небо, слышался шум ветра. На столе у подоконника лежали кости разных форм и размеров, некоторые уже приобрели очертания будущих изделий, другие же имели первозданный вид, и от созерцания их становилось не по себе. Тьма Моргота, останки, вой ледяного шквала…

— Скажи мне, — голос леди