Шрифт:
Закладка:
***
— К своему стыду, — Глоссар потупился, — я видел только то, что было по эту сторону стекла, создававшего иллюзию безопасности. Я видел красоту и прах, мне хотелось любить, но я не мог. И не потому, что у меня есть семья. Я ведь уже говорил, почему, да? Прости, госпожа Апрель, голова разболелась, забываю, что сказал, а что — только подумал.
***
Вопрос леди заставил растеряться. Что она имела в виду? Однако мысль быстро улетела куда-то во мрак прошлого: менестрель смотрел то на избранницу лорда Маэдроса, то на кости у окна и представлял Туивьель юной дикой эльфийкой у костра в лесу: её прекрасное тело лишь слегка прикрывают неаккуратно выделанные шкуры, шею и руки украшают черепа птенцов и грызунов, волосы растрёпаны, но этот неряшливый образ пропитан духом свободы, силой и страстью, самой жизнью, со всеми её опасностями, потерями и болью, но и любовью. Той самой, которая способна удержать на краю пропасти, не дать открыть стеклянные створки и сделать роковой шаг.
Менестрель почувствовал, как сердце заметалось от неисполнимого желания быть согретым, ощутить покой и нежность, от стремления к единению с тем, кто дорог. Захотелось почувствовать себя не разбитым зеркалом, безвольно отражающим всё, что проскальзывает мимо, но цельным полотном, с приятными глазу красками, единым сюжетом и неизменной Темой Гармонии.
«Я рисую на окне
Глаз твоих косые стрелы, — то ли запел вслух, то ли просто подумал Глоссар, утопая в чёрной бездне взгляда тёмной эльфийки. — Я играю на трубе
Водосточной неумело.
Я тебе спою на крыше,
Даже арфу приволок.
Я взлетаю выше, выше!..
Задевая потолок».
***
— Я рисую на окне,
Я смотрю в пустые стены, — стал тихо произносить менестрель, улыбаясь Вирессэ, ища одобрения — без любви публики, к которой артист королевского театра успел привыкнуть, порой становилось невыносимо, — оставляя на песке
Совершенные поэмы.
Я раскрашиваю грёзы,
Я летаю в облаках.
Ну что же, может…
Может просто я дурак.
Супруга принца Карнифинвэ просияла. Глоссар, конечно, сказал пугающие вещи — Галенлиндэ будет либо зла, либо разочарована, либо расстроена, но какой же этот музыкант милый, когда не поёт пугающие баллады!
***
— Отчего? От счастья слёзы? — похоже, менестрель всё же произносил строки вслух, потому что Туивьель реагировала на его слова. — Слёзы горя! Горя — море…
Счастье — тихий ручеёк,
Убегающий в песок.
Я рисую на окне,
Сам с собою громко споря.
Поиск истины в вине…
Истина чего-то стоит.
Чёрные бездны заплакали, и Глоссар почувствовал себя разрушителем прекрасного древнего мира, созданного жить и цвести. Сотворённого Жить! Никто не имел права прикасаться к нему со злом. В панике думая, как всё исправить, менестрель прошептал каким-то чужим голосом:
— Где-то там засох в пустыне
Счастья тихий ручеёк.
Я один в своей твердыне,
А над небом — потолок.
***
— Я не смог дать леди ответ, — вздохнул певец, — и теперь ненавижу себя.
Вирессэ налила ещё отвара, положила в блюдце сушёных фруктов. Супруга Карнифинвэ была уверена — Глоссар неправ, он дал ответ, только не тот, на который Туивьель надеялась.
Тишина задрожала, зазвенела, и вдруг рассыпалась осколками из-за приближающихся за дверью шагов. Тот, кто шёл, хотел быть услышанным заранее, хотел быть узнанным.
Вздрогнув, Вирессэ вскочила из-за стола и зачем-то встала между входом в покои и менестрелем, хотя защищать его не было надобности. Понимая — запираться смысла нет, эльфийка замерла и со страхом уставилась на дверь, за которой уже стихли шаги. Тот, кто находился за порогом, остановился, несколько мгновений помедлил и осторожно толкнул деревянную створку, видимо опасаясь знаменитых химрингских ловушек. Вирессэ гордо вскинула голову и зная — бессмысленно играть и отпираться, посмотрела на незваного гостя свысока.
— Здравствуй, — прозвучали слова, словно гонг на главной башне объявил начало сражения. — Чужая милая.
Примечание к части Песня гр. «ЧайФ» «Я рисую на окне».
Свирепый вождь мирного племени
Два молодых дракона взмыли в пыльное горячее небо, захлопали чёрные перепончатые крылья, раздался свистящий крик, вырывающийся из клювоподобных пастей. Короткие сильные лапы подняли что-то с земли, разорвали и швырнули вниз.
«Веселятся чудовища», — то ли с завистью, то ли с ненавистью подумал Фанглиндур, смотря со ступеней золотой башни-храма на начинающуюся бурю. Пустыня раскалилась, марево задрожало в неподвижном воздухе, замершем перед новым ураганом, который уже виднелся вдали, приближался сплошной оранжевой стеной. Река, окружавшая цветущий холм, сейчас казалась беззащитным тихим ручейком, который вот-вот засыпет песком. Источник живительной влаги навсегда исчезнет.
Одиночество и страх сдавили грудь. Эльф чувствовал себя таким же беспомощным перед мощью стихии потоком. Ему суждено засохнуть среди раскалённой пустыни, и от таких мыслей становилось невыносимо. Зайдя внутрь храма, Фанглиндур посмотрел на исчезающий в полумраке потолок.
«Зажги в себе огонь стремления стать лучшим среди первых, — вспомнилось наставление Майя Фанкиля, когда принималось решение о строительстве очередной башни. — Никто и никогда не делал ничего подобного, и ты можешь быть моим наместником, если приложишь достаточно усилий».
Фанглиндур прислушался. Буря уже ревела совсем близко, и сердце сжалось от давно забытого чувства, рождённого простым пониманием: когда здесь зеленели леса, не было такой страшной непогоды. Может, стоит посадить деревья и прекратить травлю племён Авари? Они всё равно не смогут свергнуть власть Айну, так зачем…
Ответ прозвучал в голове медным колоколом, память возродила перед глазами образы тех, кто был прав, но кого пленник Фанкиля так старался ненавидеть и презирать.
Понимая, что не сможет жить, признав ошибки, эльф заставил себя взяться за кнут. Надо приказать слугам работать, иначе порог снова заметёт песком.
И пусть хоть все ручьи и реки Арды пересохнут в пустынях! Майя Фанкиль создаст новые русла и наполнит их водой. А те, кому такое не под силу, пусть примут участь рабов или…
Или погибнут. И это правильно.
