– Мне тоже, – ответил он.

Оба начали одеваться, но тут она что-то вспомнила, остановилась, достала из-под одежды, сложенной на солиуме, свиток папируса и протянула его Цезарю.

– Что это?

– Ты сделал подарок мне, а я делаю тебе, – улыбнулась она.

Он развернул папирус:

– Катулл?

Он посмотрел на Сервилию, выгнув бровь.

– Да, Катулл, а не Катул, – засмеялась она. – Меня позабавило совпадение имен – великого поэта и твоего соперника на выборах.

Цезарь поднес папирус к масляной лампе и вслух прочитал одно из стихотворений:

Pedicabo ego vos et irrumabo,

Aureli pathice et cinaede Furi,

qui me ex versiculis meis putastis,

quod sunt molliculi, parum pudicum.

Nam castum esse decet pium poetam ipsum,

versiculos nihil necesse est;

qui tum denique habent salem ac leporem,

si sunt molliculi ac parum pudici,

et quod pruriat incitare possunt,

non dico pueris, sed his pilosis

qui duros nequeunt movere lumbos.

Vos, quod milia multa basiorum

legistis, male me marem putatis?

Pedicabo ego vos et irrumabo[90].

– Но это… чушь какая-то, – засмеялся Цезарь, пораженный бесстыдным и грубым языком, который показался ему неподходящим для стихов. – Очевидно, поэт очень зол на Аврелия и Фурия. Думаешь, я должен говорить так же в Сенате, обращаясь к Цицерону, Катулу или твоему брату Катону?

Сервилия рассмеялась:

– Было бы любопытно посмотреть. Эти стихи полны любовного пыла. – Она подошла к Цезарю и прошептала ему на ухо: – Читай их, возбуждайся и думай обо мне. – Продолжив одеваться, она громко добавила: – Катулл нравится мне, ибо он дерзок, пренебрегает правилами, переходит границы и обо всем говорит прямо. В последнее время его читают чуть ли не все.

– Несомненно, он переходит границы, – сказал Цезарь и перечитал стихотворение, теперь уже про себя. – И ты хочешь, чтобы это стихотворение напомнило мне о тебе? «Раскорячу и отмужичу»? Мы с тобой такого не делаем. Или сделаем?

Она снова подошла, обняла его и проговорила чувственным шепотом:

– Мы этого не делали и не будем, но есть другие стихи, и кое-что мы можем попробовать.

Цезарь свернул папирус и спрятал под тунику. Определенно, он должен прочитать все целиком.

Когда они оделись, Сервилия на прощание поцеловала его:

– Кстати… ты мне не ответил, так как нас прервала рабыня: о чем мы все забыли и что придает должности великого понтифика такую важность?

Цезарь перестал улыбаться и посерьезнел.

– Все забывают, что рано или поздно вернется Помпей, – проговорил он. – Сейчас он в Азии: победил Митридата, завоевал новые земли и одержал многочисленные победы. Вернувшись в Рим, он будет силен и богат как никогда. И захочет властвовать в Сенате, что приведет к столкновению с Крассом. Я окажусь между двумя жерновами. Возможно, он столкнется также с Цицероном и Катоном. В прошлый раз, когда Помпей взялся за меня после суда над Долабеллой, мне пришлось покинуть страну, но знаешь что?

Она слушала очень внимательно. Действительно, в разгар предвыборной борьбы никто не задумывался о том, что однажды Помпей вернется.

– Что? – спросила она.

– Мой дядя Гай Марий сделал так, что я стал жрецом Юпитера, и это защитило меня от Суллы. Заняв должность великого понтифика, я стану достаточно сильным, чтобы пережить возвращение Помпея.

LXXII

Государственный переворот

Рим

Конец лета 63 г. до н. э.

Цезарь победил на выборах и стал великим понтификом.

Худшие предвидения Катула сбылись, даже более того: противник не просто обошел его, но одержал поистине сокрушительную победу – за Цезаря проголосовало подавляющее большинство городских триб. Катул остался далеко позади, притом что значительную часть денег, собранных на подкуп Цезаря, оптиматы вложили в покупку голосов и дали столько взяток, сколько требовало это непростое дело. Однако их усилия ни к чему не привели. Исаврик занял третье место – за него проголосовала только одна триба. Все указывало на то, что Цезарь победил даже без его вмешательства.

– Я вернусь великим понтификом или не вернусь вообще, – объявил Цезарь матери утром в день выборов и вернулся домой верховным жрецом римской религии.

Победа, как уже отмечала Аврелия, повлекла за собой переезд: с незапамятных времен великий понтифик проживал в domus publica, Общественном доме, возведенном посреди Форума, рядом со Священной дорогой. Здание было невелико, но находилось в прекрасном состоянии, в отличие от дома Юлиев, заметно обветшавшего из-за отсутствия денег на починку. Цезарь был весь в долгах, но постоянно тратил тысячи сестерциев, выдаваемых Крассом, на общественные нужды, а не на роскошь. Лишь изредка он позволял себе делать подарки Сервилии и покупать яркую, причудливую, на взгляд обычных людей, одежду, поскольку ему нравились длинные туники по-восточному броских цветов, – эту склонность он приобрел в странствиях по Македонии, Родосу, Эфесу и прочим местам, далеким от Рима. В родовое же обиталище он вкладывал мало средств, и переезд в Общественный дом означал для его семьи заметное улучшение условий жизни, хотя, конечно, не в такой степени, как мечталось Помпее.

Цезарю было непросто пойти на эти улучшения: до недавнего времени он держал свое слово и жил в родной Субуре, уверяя, что останется в этом скромном, населенном простонародьем квартале, каких бы высот ни достиг. Как воспримет народ то, что его кумир покинул привычное место жительства, сближавшее его с ними, и отправился в солидный Общественный дом на Форуме? Цезарь беспокоился: он ни в коем случае не хотел терять связь с народом. Поэтому он предпринял ряд шагов. Во-первых, несмотря на то, что должность понтифика была пожизненной и, следовательно, оплачиваемое государством жилье полагалось ему до конца дней, он решил не продавать старый дом в сердце Субуры. Вместо этого он пустил слух, что непременно сохранит его как свидетельство своей связи с римскими бедняками, подчеркивая при этом, что деньги от продажи были бы весьма не лишними, поскольку все знали о скудости его средств.

Во время переезда Цезарь никак не ожидал, что народ будет приветствовать его с таким воодушевлением: утром, когда от его дома отъехала длинная вереница повозок с вещами и предметами обстановки, следом за которой шли рабы, несшие сундуки с одеждой, его единственным богатством, а также ценные вещи, вроде статуй предков, на улицы высыпали все жители Субуры. Цезарь, его жена Помпея, мать Аврелия и дочь Юлия двигались мимо бесконечных рядов граждан, которые славили своего любимца:

– Цезарь, Цезарь, Цезарь!

И добавляли:

– Понтифик, понтифик, понтифик!

Простые римляне не считали отъезд Цезаря из Субуры предательством, это виделось им иначе: