– Он еще издевается над нами!..

– Дай-ка я ему хрясну в пухлую гляделку!

– Осади назад! – отталкивает резвых Путятин и сам берет за шиворот: – Кто был у вас старшим?

– Ну не я же, – огрызается шофер. – Заместитель председателя. С него и спрашивай.

– Так это приказ самого председателя? – опешил агроном.

– А то мой, что ли? – усмехнулся шофер.

– Послушай, Семен! Мы с тобой не шутки шутим… Я за себя и за них не отвечаю, – кивнул Путятин на толпу. – Неровен час, что с тебя штаны сымут и публично выпорют. Или ты не знаешь, что мы отделились от вашего колхоза в товарищество? Дерябино – наше село… Шестьсот га земли, прилегающие к селу, и ферма – это наш пай на двадцать восемь колхозников и сорок членов их семей! Позавчера на общем собрании мы проголосовали за отделение. Решение утвердили большинством голосов. Это же закон! Да как же вы посмели нарушить его? Закон! Понимаешь?

– Закон, закон… Чего ты, как дятел, долбишь в одно место? Тебе же говорят русским языком: вызвал нас в контору председатель и приказал: забрать ваших коров на стыке смен, поутру, и пригнать их на центральную усадьбу. Приказ командирa – закон для подчиненного. Сам, поди, служил.

Агроном заковыристо выругался и спрыгнул с подножки, так и оставив шофера в кабине, и спросил озабоченно:

– Что будем делать, мужики и бабы?

– А что тут делать? В суд подавать!

– На кого?

– На председателя.

– Дак поскольку его не отстранили – он всем и распоряжается.

– Поди уж согласовал с энтими, из района?

– Ска-аркались…

– У них своя шатия.

– Известно… Они ж распорядители?

– А мы тогда кто?

– Мы никто…

– Вот именно! Трава подорожная… Топчут нас все кому не лень.

– Да. Кто правит, тот и топчет.

Покушение на самоубийство

– Из-за этой дороговизны как народ страдает! Как страдает!

– Не говори… Кому есть нечего, а кто и дурью мучается насчет выпивки. Вон Ивана Кожемякина привлекают.

– За что?

– За покушение на самоубийство.

– За что, за что? Это за вчерашний переполох?

– Ага… Судить хотят.

– Да что у них случилось?

– Ходили они с Марьей в гости. Вчера как-никак праздник был – Спасов день. А водки в магазине не было – шинкари расхватали. А у шинкарей водка ажно две с половиной сотни пол-литра. Не укупишь. Ну, посидели за столом, чайку попили да утерлись. Пришли домой – Иван и говорит: «Какой позор! На престольный праздник даже не пригубили… Купи у шинкарей бутылку! Душа горит…» А Марья ему: «Вон окуни голову в ведро, небось охолонешь». Иван и раскалился: «Ты меня утопить хочешь? Так я лучше повешусь…» – «Вон – возьми веревку», – бросила ему Марья поцепку от ведра. Он схватил веревку – да в погреб. Привязал за сцепу веревку, встал на кадку со свиным салом, продел под мышки веревку одним концом, привязался, а вторым концом захлестнул шею и крикнул во все горло: «Прощай, скареда! На том свете увидимся…» И повис… Марья услыхала, томором скатилась с крыльца, сунулась в погреб – увидела Ивана висящим в петле, закричала дурным голосом и упала в обморок. Внучка дома была – Наталька. Она увидела всю эту жуткую картину и стала звать соседку Матрену на помощь. Та прибежала, увидела в кадке сало и говорит: «Наталька, давай бабку унесем на кровать! А сама беги за дежурным милиционером». Милиция от них всего через три двора.

Наталька побежала за милиционером, а Матрена спустилась в погреб и стала набирать куски свиного сала, как беремя дров. Ивану стало жаль сала, он и сказал ей утробным, не своим голосом: «Ай, как нехорошо! Соседи в петле да в обмороке, а вы сало воруете». Тут и Матрена в обморок упала.

Пришла милиция – участковый да опер. Что делать? Акт составлять? На кого? Одна в обмороке валяется, другой в петле висит.

Ну, опер и говорит: «Снимай труп, а я акт буду составлять». А участковый ему: «Нет. Ты сперва веревку срежь, а я труп подержу». Ладно. Опер встал на кадку, веревку срезает, а участковый труп обхватил…

Иван испугался, что его уронят, да сам обнял милиционера за шею. И тот в обморок упал. Иван придавил его, как ягненка, да руку вывихнул милиционеру.

– Дак за что же привлекают? За членовредительство?

– Нет… Привлекают за покушение на самоубийство.

– Неправильно! Человек сам себе хозяин – чего захочет, то и сделает над собой.

– Это будет при капитализме… Надо еще дожить до него.

– Дак объявлено, что социализм мы уже миновали. Где ж мы теперь?

– В промежуточной фазе: между небом и землей в непокрытой улице.

– Не-е, бабы! Теперь у нас дымократия.

– Это точно…

– Напустили дыму, так что глаза застилает и дышать нечем.

– Дак все мы дымили, а теперь плачем.

– А всё дурость наша и больше ничего…

Падение

На улице, у старого ботанического сада, под вечер выстроилась длинная очередь: голова ее скрылась за дверным притвором хлебного магазина, а хвост шевелится у отхожего места.

От трамвайной остановки семенит очередной страждущий:

– Эт куда очередь? В уборную, что ли?!

– За хлебом. Или не видишь? Остолоп.

– А без оскорблениев можно? Я все ж таки инвалид войны.

– Довоевались… Отхожие места – и те приватизируют.

– Да-а… Теперь даром не облегчишься.

– Прежде чем ширинку расстегнуть, отдай рупь, а то и трешку.

– А ежели понос у человека? Тогда как?!

– Дома сиди.

– А у меня льгота – проезд в метро и на трамвае бесплатный.

– Трамвай – общественный сектор, голова – два уха, а сортир – частный.

– Точно! Сортир идет по другой статье. Более высокой.

– У нас все на высоте.

– Эге. Мы жили на верху человеческого воображения и сами не заметили, что подвешены.

– Вот и опускаемся в лягушиное болото.

– Не опускаемся, а падаем.

– Ка-ак шмякнемся! Па-атеха на весь мир.

– Дак падение же приостановлено.

– Кем? Когда?

– Нынче объявили… По телевидению. Министр какой-то, молодой и вострый, соблюдайте спокойствие, говорит. Поскольку завтра съезд, то падение нынче остановилось.

– Эт как же оно остановилось? По щучьему велению, что ли?

– А по указу.

– Это ж экономика, голова – два уха!

– Ну и что? Пусть она повисит. Не до экономики… Надо сперва с политикой разобраться. Очухаться – куда забрели?

– Ага! Наметить очередной этап. Куда пойдем то есть.

1992

Под сиянием огромной азиатской луны

Удэгейские