Шрифт:
Закладка:
— Есаул, мы сдаёмся.
И встал тот, плечистый, поднял руки, в правой — ствол. За ним ещё. Пятеро — посчитал есаул.
— Кидай оружие!
Зорич встал, за ним — остальные. Поляки покидали стволы и, опустив руки, стали плечом к плечу, рядом. А потом, должно быть, награждённому по наследству от предков снедающей его злобой Никитюку чем-то не пришёлся по душе крайний в ряду пленных и он двинул его прикладом по колену. Лучше бы ему этого не делать, да где ж ему это было знать. Пленник упал со стоном на песок и, дотянувшись до валявшихся стволов, схватил один и пальнул в обидчика. Невезучий Никитюк получил своё: бросив карабин, схватился за бок, упал ничком и заскрёб песок ногами. К поляку подскочил Егор и выхватил из его руки оружие.
— Не стрелять! — рявкнул есаул и шагнул вперёд к плечистому. — Где ящики?
Тот смолчал, повернув голову в сторону.
— Где? — подошёл к его соседу. — Ты слышал?! Где?!
Тот, презрительно оттопырив губы, фыркнул. Евгений Иванович, не повышая голос, раздельно произнёс:
— Не надо со мной так.
И так ткнул упрямца стволом в рёбра, что тот застонал, согнувшись, и показал рукой: «Там!»
— Иван! — повернулся есаул к Заглобину. — Помоги ему принести!
Едва они скрылись в тростнике, как к есаулу подошёл Жлуктов, какой-то взвинченный, бледный.
— Ну что, вот он шанс. Мои и твои — верные ребята. Прикончим этих — и всё наше. Решай, есаул!
Совсем рехнулся — пожалел Евгений Иванович и повернул его за плечи. Неслышно, на ветер, к ним приближался автомобиль Загоскина, дальше вынырнул из-за поворота извилистой дороги грузовик. Жлуктов со стоном произнёс что-то нечленораздельное и отошёл в сторону.
Раскрыв дверь, на песок выскочил Корф. Загоскина не было, отметил есаул. В это время подошли, сгибаясь под тяжестью ящика, Иван с пленником.
— Много их там? — метнулся к ним Корф.
— Не считал, есть, — коротко ответил Иван, поставив ящик.
Исидор Игнатьевич кинулся было к ящику, но остановился, повернулся к Зоричу и, не находя нужных слов, глядя ему в глаза, подняв руку, нервно задёргал пальцами. «Эк тебя разобрало», — с сожалением подумал Евгений Иванович и пришёл на помощь:
— Я понял, Исидор Игнатьевич. Фрол Иванович! — повернулся есаул. — Возьми людей, принесите ящики.
Принеся, стали складывать один на другой. Один из ящиков соскользнул, поставленный неловко, грохнулся тяжело на камни, крышка распахнулась, и наружу вывалилась груда булыжников. Замерли поляки, тараща глаза друг на друга. Совсем потерялся Корф: подскочив к ящику, он схватил булыжник, поднёс его к глазам и с напугавшим Евгения Ивановича полубезумным выражением лица повернулся к нему.
— Все вскрыть! — распорядился есаул.
И краски жизни вернулись на лицо Корфа: булыжники оказались лишь в четырёх ящиках. Взгляд Евгения Ивановича встретился со взглядом сидящего с отрешённым видом Жлуктова, и есаул с насмешливой улыбкой подмигнул ему. Жлуктов, приподнявшись, схватился за кобуру, но промелькнувшее озлобление исчезло тут же, и он остался сидеть на камне, скорбно повесив голову. А когда понесли ящики в грузовик, плечистый поляк приостановился рядом с Зоричем и сказал ему негромко:
— Мы видели тебя, казак. Но не тронули. Думали опередить. Не получилось. Не судьба.
Погрузив ящики в кузов грузовика, сходили за лошадьми. В седельных сумках казаков нашлись и чистые тряпки для перевязок, и корпия, и мази по бабушкиным рецептам для заживления ран. Перевязали всех раненых, а убитых положили в кузов грузовика. Пленным перетянули руки за спиной и усадили туда же. Жлуктов с солдатами, попрощавшись, ухали первыми. Корф, не скрывая радости, долго тряс терпеливому есаулу руку и, усадив в машину раненых, следом за грузовиком отбыл обратно. Казаки остались одни, без раненного в руку товарища, уехавшего с Корфом. Зорич стоял задумавшись.
* * *Незаметно пролетев, день клонился к вечеру, а солнце — к закату. Ветер подул сильнее, порывами, разметал по песку недогоревшие головёшки костра, вспыхивающие огоньками, раздуваемыми ветром. Кружили над головой чайки. Катили, громоздясь, тяжёлые валы, ближе к берегу опадая гребнями, и раскатывались по песку белой пеной. Казаки, скрытые длинными тенями от севшего солнца, стояли молча в ожидании, держа коней за поводья. Есаул медлил, он ходил по кромке расползающейся под ногами воды, слушал тяжёлый говор потемневших волн, смотрел на покачивающуюся на воде, привязанную к камню лодку и словно ждал чего-то. Понял он, что его не отпускает и чего он ждёт, когда ветер со стороны эстонского хутора, скрытого скалами, перекрыв гул моря, донёс низкий утробный рёв. И он не удивился, сразу поняв, что это. Через несколько минут рёв повторился, пронзительнее, ближе. С моря, над скалой, пронеслись и растаяли клубы чёрного дыма. Почуялся резкий запашок сгоревшего угля, и саженях в двухстах от берега, медленно наползая, показался за тростниками борт судна со знакомыми жёлтыми буквами — «Элизабет» — и, замедляя ход, судно стало.
На мостике, хорошо видные, стояли двое. Один, в ярко-оранжевой куртке, — Арчи Мур, во втором Евгений Иванович безошибочно узнал Домницкого. А когда из каюты, из тени, вышла и, подойдя к борту, встала, держась за поручень, женщина в изумрудного цвета знакомой шали, в Зориче щемящей тоской дрогнула душа. Он узнал Диану. Они стояли неподвижно и смотрели друг на друга.
А потом донёсся звук заработавшего двигателя, за кормой расползся в стороны белоснежный бурун, из трубы повалил чёрный густой дым, и «Элизабет», медленно поворачиваясь кормой, двинулась в море.
Есаул до рези в глазах смотрел, как исчезал из виду зелёный силуэт, а «Элизабет», всё уменьшаясь, таяла в морской дали.
Казаки, замерев, смотрели молча. Фрол Иванович, стянув с головы папаху, стоял, зажав её в кулаке.
Есаул, резко повернувшись, подошёл к Кисмету, стал, ткнувшись головой в заплетённую косичками гриву, потом, ухватившись за луку седла, одним махом, не касаясь стремян, оказался в седле. Застоявшийся Кисмет рванул с места и помчал галопом. Казаки со свистом и гиканьем ринулись следом. Дробный перестук копыт поплыл по степи, всё дальше
