Она, подняв руку, пошевелила пальцами, задумалась и, досадливо махнув рукой, проговорила:

— Да бог с ними, с французами!

Взяла вилку, подвинула к себе банку с испанскими маслинами, ткнула её туда, вытянула, поднесла ко рту — пустая. Евгений Иванович с интересом наблюдал за нею. Вторая попытка удалась, поднесла вилку ко рту, маслина сорвалась и упала на стол. Гертруда тупо уставилась на вилку, положила её и стала передвигать посуду в поисках беглянки, должно быть. Есаул, усмехнувшись, перевёл взгляд на Диану, та сидела молча, наблюдая за проделками подруги. Евгений Иванович тронул её холодные пальцы, она подняла на него глаза, поняла и лишь слегка пожала плечами. «Да, — подумал Зорич, — что-то она нынче не весела, праздник, так сказать, не удался». То же самое, вероятно, поняла и Гертруда, когда сказала:

— Должно быть, мне пора уйти, да и мой шофёр наверняка изныл в одиночестве.

Встала и потянула за рукав Евгения Ивановича:

— Проводите меня, сударь, до авто. До встречи, милая!

Евгений Иванович усадил её в машину, она потянулась к нему, но поняла — не достать — и ткнула рукой спину шофёра — поехали. Машина уже скрылась за воротами, а Евгений Иванович задумчиво смотрел ей вслед, размышляя о своём: что это с Дианой творится? Он ещё с первых дней понял, что она не любительница мелодрам и не мастерица устраивать сцены. Значит, что-то серьёзное, уяснил он для себя и растревоженный вернулся к дому. А там ждал сюрприз. Диана пересела за журнальный столик, перед нею лежала пачка газет. Зорич, сжав зубы, смотрел на неё, не мигая.

— Евгений, — сказала она, не отводя взгляда, когда он подошёл, — прочти сам. Лучше, если ты всё узнаешь сейчас, а не досужие пересказы потом.

Она была бледна, глаза её — с горячечным блеском. Сидела прямо, а руки её, Евгений знал, на коленях, со сжатыми кулачками. Первая же газета «Вестник» дохнула холодком. На развёрнутом снимке — Аюб-хан, Диана и товарищ министра. На второй — вдвоём за ресторанным столом. На следующих — всё то же, ещё и ещё. И запульсировали виски, от жгучей обиды и горечи, от бешеной злобы стало тесно груди. Печатные строчки, не прочитанные до конца, мутили сознание. И снова — театр, цветы, дорогой номер… Боже мой, не вмещалось в сознании. Диана, как же так?! Вскочил, отшвырнув ногой табурет, над головой поднялась рука со сжатым до хруста кулаком, он не видел ничего, только бледное, как смерть, её, любимое лицо с закрытыми глазами. Метнулся к двери, распахнутая ногой, она зазвенела вслед битым стеклом.

Не помнил потом, где был, где ходил по тёмным улицам из одной в другую. И вид его был, как он думал позже, страшен. Единственный встретившийся ему дворник, глянув на него, пробормотал что-то вроде: «Здрав жав, ваш благ», и скрылся в воротах, прихватив с собой метлу, и долго выглядывал ему вслед. Когда рассвело, подул ледяной ветерок. Теснящая грудь тоска прошла, сменилась чувством пустоты и ненужности. Всё обесценилось и потеряло смысл. До дому добрался до предела замёрзшим, на подгибающихся от навалившейся слабости ногах. Рухнул на кровать лицом вниз и забылся полусном-полубредом. А когда пришёл наконец в себя, сел, опустошённый, и долго-долго отрешённо смотрел в дверной проём, в котором появилась вдруг Петровна. Пожелав хорошего дня, она, опытная, поняла, что к чему, подкатила к нему ломберный столик и поставила на нём бутылку «Смирновской», уже распечатанную, стопку и в миске кислую капусту и огурцы. Евгений Иванович, тепло взглянув на добрую стряпуху, сказал:

— Что бы я делал без тебя, матушка.

И одну за другой опрокинул в себя три стопки. Петровна сопереживала молча, вытирая глаза кончиком платка, долго крепилась и не выдержала:

— Это что, Евгений Иванович, она, рыжая гадюка?

Есаул покачал головой:

— Нет.

Стряпуха понимающе тряхнула головой и, сообразив, что лучше не бередить рану, вздохнув, удалилась.

Но верно говорят — беда не приходит одна. Следующим утром, когда чуть пришедший в себя Зорич трогал щетину подбородка, раздумывая, есть ли смысл бриться, на машине городского головы подъехал брат Стас. После того как душевно обнялись, сказал, что привёз вещи.

— Какие это? — удивился Зорич.

— Бекешу и папаху, — глядя в сторону, ответил брат.

Евгений Иванович, опустив руки, уставился непонимающе на него и почувствовал опять что-то нехорошее. Стас молчал. Подбирает слова, подумал Евгений Иванович и, не дождавшись, рявкнул:

— Ну?!

— Она жива… — сбивчиво проговорил брат.

Есаул почувствовал, как всё похолодело внутри.

— Боже мой! — простонал он и, повернувшись спиной, сжал голову руками.

— С нею всё хорошо, — откуда-то издалека доносились слова. — Клара Игнатьевна заехала к ней… И если бы не она…

Стас умолк.

— Что она сделала с собой? — ужасаясь, не веря собственным словам, выдавил из себя Евгений Иванович. — Что это всё, зачем?

— Какие-то таблетки, я не знаю. С ней всё хорошо сейчас, Евгений Иванович. С нею сиделка, врач.

— Спасибо тебе, Станислав, спасибо.

Стас, потоптавшись, попрощался:

— Я поеду, Евгений Иванович, меня ждут.

— Да, да, конечно, если ты спешишь. Заходи ко мне всегда, когда сможешь. Посидим, поговорим.

— Обязательно, как только освобожусь, — и повернувшись, вышел.

Оставшись один, Зорич долго ходил из угла в угол, подходил к окну, смотрел на бестолково мечущиеся на фоне серого неба оголённые ветви платана, возвращался на кухню, наливал очередную стопку, вытирал полотенцем пальцы, отправив в рот порцию капусты, и опять ходил, не пьянея. Когда, опрокинув бутылку, выплеснул в стопку последние капли, уже стемнело, ветер затянул заунывно такую близкую песнь в печной трубе, он, не раздеваясь, рухнул на постель, подумав: «Слава тебе, господи, что этот день кончился».

Несколько дней спустя, когда нанесённая рана стала напоминать о себе лишь вспышками всепоглощающей тоски, Евгений Иванович, ожидая благозвучного перезвона, меланхолично наблюдал за плавными взмахами жёлтого диска за стеклом висящих в углу больших часов, вошёл Корф. Подойдя к столу, положил вкусно пахнущий кулёк из промасленной бумаги, протянул маленькую ладонь Евгению Ивановичу, достав из-за пазухи пару