«Вот час настал, и тьма накрыла свет», – тихим голосом проговорил Жильбер.

– «Тьма еще не наступила», – сказал Гамаш. – «Но она приближается».

Хания издала короткий смешок:

– Коп, который цитирует Боба Дилана[129]. Вы опасный человек.

– Колетт была права, – продолжил Гамаш. – То, что сделал Пол Робинсон, он сделал из любви. Но я говорю не об убийстве. Инспектор Бовуар понял это раньше других. Он знал, что Пол Робинсон никогда не смог бы убить свою дочь. Он даже умер, защищая свою семью. Эбби Марию.

Колетт Роберж кивнула:

– Эбби Марию.

– Не понимаю, вы говорите «Эбби Мария» или «Аве Мария»? – спросила Хания.

– Так нас называла наша мать, – пояснила Робинсон. – Эбигейл и Мария. Эбби Мария. Это прозвище, ласковое именование.

Колетт пробормотала что-то, а когда все посмотрели на нее, заговорила громче.

– И не только это. Это были узы. Они связывали вас.

– Да. Это значило, что наши судьбы, наши жизни переплелись. Я думала, эту связь можно разорвать, но ошибалась.

У Эбигейл был изможденный вид. Опустошенный. Животное, заболевшее чумой. Она таки подцепила заразу, что шла за ней по пятам не одно десятилетие.

– Так и что насчет Марии? – спросила Хания. – Что с ней случилось?

– Мария – это младшая сестра профессора Робинсон. Ее уже нет, – сказала Колетт. – Она родилась калекой. После рождения Марии у мадам Робинсон началась послеродовая депрессия. Ее муж, отец Эбигейл, был ученым, он знал, что Юэн Камерон – лучший психиатр в стране, что он проводит некое исследование, имеющее огромное значение. И профессор Робинсон отправил к нему свою жену.

– Только Полу Робинсону было неизвестно, – добавил Бовуар, – что Камерон ставит эксперименты на своих пациентах по заданию ЦРУ и канадского правительства.

– Какого рода были эксперименты?

– Манипуляции сознанием. Промывка мозгов. Он использовал ЛСД. Лишение сна. Электрошок.

Рот Хании открылся, шрамы углубились, словно рвы открылись на ее лице.

– Он пытал своих пациентов? И это разрешалось? Здесь? В Канаде?

– Пытал, а потом присылал им счета, – сказала Лакост. – Подписанные Винсентом Жильбером. Одним из стажеров Камерона в то время.

Хания посмотрела на Жильбера:

– Вы знали об этом?

Тот сидел, уставившись в пол.

– Мадам Робинсон, мать Эбигейл, покончила с собой, – сказала Колетт.

– Мадам Робинсон называла своих дочерей Эбби Мария, – произнес Гамаш. – Словно они были одним человеком. Это было задумано как знак любви. И возможно, как нечто большее. Если я не ошибаюсь, она была ревностным католиком.

– Да, – кивнула Эбигейл.

– И совершила самоубийство? – нахмурилась Хания. – Разве это не смертный грех?

– Да, смертный грех, – согласился Гамаш, видя, что Эбигейл не хочет отвечать. – Подтверждение того, насколько ее сломало лечение. Какие муки она перенесла. Это лечение лишило ее разума, веры. Довело до отчаяния.

– Это сделали вы. – Эбигейл снова метнула на Винсента взгляд, полный ненависти.

Жильбер ловким движением нагнулся и поднял с пола кочергу.

Это на секунду отвлекло остальных, чем и воспользовалась Эбигейл: она схватила ружье, лежавшее на столе, и прицелилась в Жильбера.

Глава сорок шестая

Бовуар мгновенно вытащил из кармана руку с пистолетом.

– Non, – приказал Гамаш.

Но Бовуар не опустил оружия. Он держал пистолет двумя руками, направив ствол на Эбигейл. Он был готов стрелять. Горел желанием выстрелить.

«Ну же. Ну. Пожалуйста, шевельнись. Ну».

– Есть кое-что, о чем вы не знаете, – сказал Гамаш, обращаясь к Эбигейл. Он поднял руки, пытаясь восстановить спокойствие.

Профессор Робинсон тяжело дышала, ствол ружья поднимался и опускался с каждым вдохом-выдохом. Но она находилась так близко к Винсенту Жильберу, что не могла промахнуться. Просто при выстреле в момент выдоха она попала бы в грудь, а в момент вдоха – в голову.

– Ваш отец также оставил копию своего предсмертного письма.

– И что? Оригинал вы нашли у Колетт. – Она не сводила глаз с Жильбера. – Вы его прочли.

– Но его не читала Дебби. Я думаю, вы не хотели, чтобы она его видела.

Теперь Эбигейл стрельнула глазами в Гамаша:

– А вот и читала. В коттедже, когда Колетт дала его мне.

– Его прочла ты, Эбби, – сказала почетный ректор, сделав короткий шаг вперед, – и пересказала Дебби. Но своими глазами она его не читала.

– Какое это может иметь значение? Ничего больше в этом письме не было.

– Там было кое-что значительно большее, – проговорил Гамаш ровным тоном. Успокаивающе. – Я думаю, она нашла копию письма в вещах вашего отца, когда помогала вам разбирать их. Письмо, видимо, лежало в ежедневнике вместе вот с этим. – Он кивнул Лакост, которая положила на стол старую фотографию и отступила назад.

Эбигейл посмотрела на фото.

– Ну и что с того, какой теперь смысл ворошить прошлое? Жильбер убил Дебби, чтобы вернуть письмо, которое он написал отцу. Он сделал это, чтобы защитить себя. Это не имеет никакого отношения к тому, что сделал отец. К тому, что случилось с Марией.

– Это имеет отношение к тому, что случилось с Марией. И самое прямое, – возразил Гамаш. – Когда Дебби прочла предсмертное письмо вашего отца, она поняла, что содержание отличается от того, что вы ей говорили. Инспектор Лакост тоже обратила на это внимание. Она заметила, что Пол Робинсон нигде не признается в том, что он убил Марию.

– Признается, – сказала Эбигейл. – Он говорит об этом. Говорит, что сделал это ради меня, чтобы мне не пришлось нянчиться с ней всю жизнь. Чтобы я смогла учиться в университете, заниматься исследованиями. И еще он сделал это для нее. Чтобы и ее освободить. А потом покончил с собой, чтобы избавиться от угрызений совести. И вы правы, хотел он этого или нет, я постоянно ощущала бремя вины. Вы хоть понимаете, как это повлияло на меня?

– Это привело к тому, что вы написали доклад о пандемии, в котором предлагаете эвтаназию больных и немощных, – произнес Гамаш. – Чтобы перевести то, что случилось с вашей сестрой, из разряда убийств в акт сострадания.

– Ложь! – Ее голос зазвучал громче, сорвался, дыхание стало более тяжелым и учащенным.

Голова, грудь. Голова, грудь.

Если Гамаш пришел сюда в поисках эмоций, то он получил, что хотел.

– А если предположить, что ваш отец не убивал Марию, – сказал он.

– И что вы хотите этим сказать? – спросила Эбигейл.

– Да бога ради, зачем ему признаваться в убийстве собственной дочери, если он ее не убивал? – вмешалась Хания.

– Так-так. – Гамаш кивнул. – Вот мы и приблизились к главному. Вы, возможно, пришли сюда, имея собственные резоны, но мы явились именно