просто руки опускались от невозможности прорвать тяжелую завесу забвения. Мне очень не хватало Марата, который умел лучше, чем я, находить прорехи в этой завесе. Но впервые в жизни я не решалась его вызвать, хоть всей кожей чувствовала, как уходит драгоценное время: Лина выглядела все более хрупкой и уязвимой.

Однако через месяц он приехал сам, как всегда, никого не предупредив – в один прекрасный день вошел к Лине так буднично, будто просто проходил мимо. Мне никто об этом не сказал – да и кто бы мог сказать, чего ради? Я влетела к Лине с пачкой листков в руке и застыла на пороге, увидев его. Он стоял у окна и смотрел на меня так, что я почувствовала себя маленьким гвоздиком в поле притяжения магнита. Я поняла, что он приехал ко мне, и, если бы не острый взгляд Лины, перебегающий с его лица на мое, я бы рванулась вперед и прижалась к нему всем телом. Но под ее взглядом я собрала в кулак всю свою волю и осталась стоять в дверях.

Я только спросила:

– Ты здесь? Вот уж не ожидала.

– До меня дошли слухи, что у вас с мамой большие затруднения с книгой, и я решил приехать разобраться. Тем более что мне придется на пару месяцев уехать за границу.

– За границу? И ты, Брут!

Тут вбежала Настя со свежеиспеченным пирогом и стала хлопотать вокруг стола, устраивая чаепитие.

– Вот и отлично, – сказала я с напускной бодростью, – попьем чайку и займемся делом. Я как раз собиралась вытянуть из Лины ответы на пару вопросов.

Хоть я притворялась, что восхищаюсь Настиным пирогом, я не могла проглотить ни куска – все мои внутренности свернулись в тугой клубок где-то под горлом.

– Давай так, – постановил Марат, – сегодня я буду говорить с мамой без тебя. Но для начала ты покажешь мне, в каких местах у вас замыкание.

После чая Лина прилегла отдохнуть, и мы остались вдвоем перед экраном компьютера. Я опустилась в кресло перед компьютером, а Марат взял стул и сел так близко ко мне, что его дыхание обжигало мне щеку. Ни о какой работе не могло быть и речи. Он обнял меня и припал губами к моей шее. Литература еще не придумала слово, которым можно описать мои ощущения от этого поцелуя. Может – невесомость?

Его рука легко коснулась моей груди, и он вскочил на ноги:

– Пошли!

– Куда?

– У меня машина. Иди вперед и жди меня возле аптеки.

– А как мы объясним?

– С мамой я объяснюсь сам, а Феликс еще не знает, что я здесь.

Я, как загипнотизированная, поднялась, набросила плащ и пошла за ним.

Стоять на углу возле аптеки было неуютно. Я вошла внутрь и стала рассматривать витрину с ножницами и пинцетами. Увидев в окно, что Марат подъехал, я быстро вышла и села в машину.

– Куда мы едем?

– Мои приятели Фокины улетели на две недели в Москву. Я предложил им пожить у меня, а за это попросил ключ от их квартиры.

– Они не спросили зачем?

– Брось! Они взрослые люди.

Я вся дрожала, то ли от страха, то ли от желания, то ли от того и другого вместе. Но как только мы остались одни в чужой пустой квартире, мой страх улетучился, осталось одно желание. Мы так соскучились друг по другу, что никак не могли насытиться.

Когда мы лежали, обнявшись, отдыхая после потрясших наши тела грозовых разрядов, я заметила, что бессознательно непрерывно целую и глажу плечи Марата, его шею и грудь, словно не могу от него оторваться.

– Слушай, – вдруг сказал он, – так больше продолжаться не может. Я не могу пережить целый месяц разлуки с тобой. И не могу все время сюда прилетать, чтобы украдкой прятаться по чужим квартирам. Надо что-то решать.

– Но ведь я не свободна. Феликс, Сабинка, да и твоя мама, которую я не могу бросить, даже ради тебя.

– Если ты уйдешь ко мне, я смогу уговорить маму переехать к нам.

– Давай подождем еще немного.

– Не могу. Пока я любил тебя издали, у меня хватало терпения ждать. А теперь, когда мы с тобой достигли такого слияния, мое терпение кончилось. Я хочу тебя рядом с собой всегда – днем и ночью.

За окном стало темнеть. При мысли, что мне пора уходить, я заплакала.

– Перестань, а то я сейчас тоже заплачу. Если бы я мог взять тебя с собой!

– А тебе обязательно надо уезжать?

– Обязательно!

Мне тоже обязательно нужно было уходить. Я наспех смыла с себя следы любви и попросила Марата отвезти меня в университет. Оттуда я позвонила Феликсу в кабинет и была счастлива узнать, что он еще не ушел домой. Тогда я попросила его зайти за мной – объяснила, что так задумалась над проблемой своей установки, что не заметила, как наступил вечер.

Феликс пришел взъерошенный, сказал, что тоже задумался над предстоящим ему вскорости курсом лекций и тоже не заметил, как наступил вечер. О приезде Марата он узнал только назавтра и сразу насторожился: с чего вдруг он опять примчался? Ведь он совсем недавно здесь был? Я было стала объяснять проблемы и неурядицы, связанные с книгой, но Феликс неожиданно вскипел: далась вам эта книга! Кому она нужна? И зачем тратить на нее драгоценное время? Я воспользовалась случаем и обиделась, отвоевав себе таким образом некоторую свободу.

Весь следующий день мы с Маратом, чуть-чуть отрезвленные вчерашним пиром любви, как прилежные ученики просидели над книгой и достигли больших успехов. За время отсутствия Марата я хорошо скомпоновала недостающую часть биографии Сабины, умело распределив цитаты из трех привезенных им из Ростова статей. Две из них за 1928 и 1929 годы бурно восхваляли доктора С. Шпильрайн за неоценимый вклад в сохранение психического здоровья детей, подорванного голодом и неразберихой гражданской войны. Зато к 1931 году тон резко изменился: оказалось, что доктор С. Шпильрайн пыталась шарлатанскими методами подорвать здоровье доверенных ей детей, и посему клинику ее решено закрыть, а ее саму лишить докторского диплома.

Что с ней было после закрытия клиники, можно было догадаться, хоть никаких сведений об этом не было, а к 1935 году в ее унылую жизнь ворвалась шестилетняя Лина-Сталина, которая вскоре стала ее радостью и утешением. Таким образом, уже почти очевидно начинала выстраиваться главная линия книги «Сабина-Сталина» от трехколесного красного велосипеда до жуткой сцены в Змиевской балке.

Мы с Маратом могли бы быть довольны, если бы не маялись невозможностью хоть