Саида-бай промолчала.

– И зачем, скажи на милость, мне жениться? – продолжал Ман, раскинув руки в стороны и гладя Саиду по щеке. – Зачем? Зачем? Зачем? Зачем? Зачем?

– Чтобы я могла петь на твоей свадьбе, конечно, – с улыбкой ответила Саида-бай. – И на днях рождения твоих детей. И на мунданах[247]. И на свадьбах, конечно. – Она умолкла. – Хотя нет, до этого я не доживу. Знаешь, порой я диву даюсь: что ты увидел в такой старухе, как я?

Ман не на шутку разозлился и даже повысил голос:

– Не говори так! Ты нарочно меня злишь? Я никого и никогда так не любил, как тебя! Та девушка из Варанаси, с которой я встречался под бдительным присмотром родни, совершенно мне безразлична! А все думают, что я должен на ней жениться, потому что так решили мои родители.

Саида-бай повернулась к нему и спрятала лицо у него на груди.

– Ты действительно должен жениться! Родителей надо уважать.

– Она мне ни капли не нравится! – сердито ответил Ман.

– Стерпится – слюбится, – отозвалась Саида.

– И к тому же, если я женюсь, мне нельзя будет видеться с тобой!

– Хмм?.. – протянула Саида-бай особым тоном: не спрашивая, а, скорее, кладя конец разговору.

6.4

Через некоторое время они встали и перешли в другую комнату. Саида-бай попросила принести попугая, к которому она успела привязаться. Исхак Хан принес клетку, и последовал разговор о том, как научить птицу разговаривать. Саида-бай думала, что для этого хватит и пары месяцев, а Исхак считал, что может понадобиться больше.

– У моего деда был попугай, который за весь первый год не сказал ни слова, а потом без умолку болтал всю оставшуюся жизнь.

– Никогда о таком не слышала, – пренебрежительно ответила Саида. – Почему ты так странно держишь клетку?

– А, ерунда, – сказал Исхак, ставя клеть на стол и потирая запястье. – Рука немного болит.

На самом деле болела она сильно, вот уже несколько недель, и с каждым днем боль становилась нестерпимей.

– Играл ты вроде хорошо, – равнодушно заметила Саида-бай.

– Саида-бегум, а что же мне делать, если я не смогу играть?

– Ну, не знаю, – ответила та, щекоча попугайчику клюв. – Наверняка с твоей рукой все в порядке. Ты ведь не планируешь уезжать – свадеб в семье не намечается? Да и ехать тебе некуда, пока тот скандал на радио не забудут.

Если это обидное напоминание и несправедливые подозрения и задели Исхака за живое, виду он не подал. Саида-бай велела ему позвать Моту Чанда, и все трое принялись услаждать слух Мана музыкой. Время от времени Исхак прикусывал губу, двигая смычком по струнам, однако ничего не говорил.

Саида-бай сидела на персидском ковре перед фисгармонией. Голову она покрыла сари и одним пальцем поглаживала двойную нитку жемчужных бус на груди. Мурлыча себе под нос и положив левую руку на мехи фисгармонии, она заиграла первые ноты раги «Пилу». Затем, словно не в силах определиться с песней, Саида-бай принялась перебирать вступления еще нескольких раг.

– Что бы ты хотел послушать? – спросила она Мана, употребив более личное обращение на «ты», нежели раньше – «тум» вместо «ап».

Ман заулыбался.

– Итак?.. – повторила она через минуту.

– Итак, Саида-бегум?.. – сказал Ман.

– Что бы ты хотел послушать? – И вновь она сказала «тум» вместо «ап». У Мана голова пошла кругом от счастья. На ум сами собой пришли слова где-то услышанного куплета:

Любовь, словами на пиру —

от пышных до простых,

проходит вечную игру:

«За вас, сэр!..», «Ваше…», «Ты…».

– Что угодно! – ответил Ман. – Честное слово, я всему рад. Что у тебя сейчас на сердце, то и спой.

Ман до сих пор не осмеливался называть ее просто «Саидой» вместо «Саиды-бай» – если не считать страстных минут любви, когда он сам не замечал, что говорит. Возможно, она случайно это обронила и ничего особенного не имела в виду, и ответный переход на «тум» ее оскорбит…

Однако Саида-бай решила обидеться на другое.

– Я предлагаю тебе сделать выбор, а ты перекладываешь задачу на мои плечи. У меня на сердце чего только нет! Разве не слышишь, как я без конца перебираю раги?

Она отвернулась от Мана и сказала:

– Ну, Моту, что мне спеть?

– Что вам будет угодно, Саида-бегум, – жизнерадостно ответил музыкант.

– Дурень, я тебе такую редкую возможность даю, а ты только улыбаешься, как неразумный младенец, и твердишь одно: «Что вам угодно, Саида-бегум»! Какую газель мне спеть, говори! Быстро! Или ты желаешь услышать тумри?

– Лучше газель, Саида-бай, – ответил Моту Чанд и тут же предложил: – «В груди твоей не камень – сердце…» Мирзы Галиба.

Допев газель, Саида-бай повернулась к Ману и сказала:

– Ты забыл подписать подаренную книгу. Исправляйся.

– Подписать ее по-английски?

– Прямо диву даюсь, – молвила Саида-бай, – наш великий поэт Даг не владеет письмом родного языка! Надо с этим что-то делать.

– Я выучу урду! – пылко воскликнул Ман.

Моту Чанд и Исхак Хан переглянулись: похоже, юноша пропал.

Саида-бай засмеялась и дразнящим тоном спросила Мана:

– Неужели?

Затем она попросила Исхака позвать служанку.

По какой-то неведомой причине Саида-бай сегодня была недовольна Биббо, причем та это знала, но делала вид, что все прекрасно. Она вошла с улыбкой, чем еще больше раздосадовала хозяйку.

– Ты нарочно улыбаешься, чтобы меня позлить, – пробурчала она. – И ты забыла сказать кухарке, что дал для попугая вчера был плохо размочен. Это птица, а не тигр! Хватит улыбаться, дурочка, лучше скажи, во сколько у Тасним урок арабского? Когда придет Абдур Рашид?

Саида-бай не боялась упоминать имя Тасним при Мане.

Биббо сделала приемлемо виноватое лицо и ответила:

– Так он уже здесь, Саида-бай, вы же знаете!

– Знаю? Знаю?! – еще пуще разгневалась хозяйка дома. – Ничего я не знаю! И ты тоже, – добавила она. – Вели ему немедленно сюда подняться.

Через несколько минут Биббо вернулась, но одна.

– И? – вопросила Саида.

– Он не придет.

– Не придет?! Он разве не в курсе, кто ему платит за уроки? Или он думает, что его честь мусульманина будет запятнана, если он войдет в эту комнату? Или он так важничает, потому что учится в университете?

– Не знаю, Саида-бегум.

– Тогда иди, девочка, и спроси его, в чем дело. Я ведь о его доходах пекусь, а не о своих.

Пять минут спустя Биббо вернулась с широченной ухмылкой на лице:

– Он страшно разозлился, когда я опять прервала их урок. Сказал, что они