— Но я сына хотела, — обиделась непонятно на кого и почему роженица и отвернулась от ребёнка и от всех остальных.

— Ой милая, какие твои годы! — кинулась успокаивать её старая боярыня Симская. — Какие твои годы, будет тебе ещё и сын, и не один, не торопись. А девочка — это прекрасно. Погляди, какая здоровенькая!

Но Софью это уже переставало волновать, она начинала засыпать. Её будили, толкали, что-то с ней делали, давили на живот, говорили, что спать пока нельзя. Она выполняла механически всё, что от неё требовалось, и даже несколько раз вскрикнула от боли, но продолжала дремать. Очнулась только, когда принесли и приложили к груди вымытую и закутанную в простынку дочку. Та моментально, словно пиявка, впилась в материнскую грудь и засопела. Неиспытанное прежде чувство умиления и гордости постепенно заполняло Софью. В тот же момент она примирилась с тем, что у неё родилась девочка.

«И правда, — успокоила она себя, — пусть будет дочка, тем более что государь хотел этого. Зато следующим непременно будет сын».

Новорождённая, сделав с десяток резвых, крепких сосков, начала засыпать, и тут к ним подошёл разбуженный Иоанн. В окна уже светило утреннее солнце, и он под его лучами увидел два прелестных розовых личика, которые показались ему самыми дорогими и прекрасными на свете.

По настоянию Софьи девочку назвали Еленой, в честь её подруги и боярыни Елены Траханиот. Иоанн не стал спорить, решив, что в другой раз непременно сделает по-своему и следующую дочь назовёт Феодосией.

Глава IX

УСПЕНСКИЙ СОБОР

В лето 6982 (1474 г. от Р.Х.) ...Того же

месяца мая 20 в 1 час ночи падеся

церковь Пресвятой Богородицы,

которую начал делать митрополит Филипп.

Бе же чюдна вельми делом и превысока зело...

Патриаршая, или Никоновская, летопись

Наконец-то наступили первые тёплые дни, и Иоанн настоял, чтобы всех лучших мастеров вернули на работу в храм Успения, и работа там закипела. Погода стояла самая подходящая, в меру тёплая, но не жаркая. С рассвета до самого заката, весь долгий майский день, хлопотали там люди. Многие из них трудились уже под самыми сводами — завершали перекрытие. Собор обретал законченные формы. Сотни путников с разных концов Руси, богомольцы, купцы да и сами москвичи считали своим долгом прийти и поглазеть на невиданную прежде на Руси красоту. Был новый храм похож на прекрасный Успенский собор Владимирский, только получился ещё значительнее, крупнее, величавей. Москвичи начинали уже им гордиться.

Двадцатый день мая выдался особенно тёплым и солнечным, оттого зрителей собралось больше, чем обычно. Они ходили вокруг стен, забирались внутрь, засматривались на виртуозную работу мастеров на огромной высоте, на хрупких деревянных лесах, окликали своих знакомых, проверяя заодно и акустику новостройки. Конечно, ничего ещё по-настоящему проверить было невозможно, ибо внутри по-прежнему стоял временный деревянный храм, который не позволял ни звуку, ни взгляду разгуляться как следует. Но это не мешало зрителям удивляться и восхищаться. За стенами временного храма оказались гробы святителей Петра, Ионы, Филиппа. Их аккуратно прикрыли досками, чтобы не повредить, но богомольцы тем не менее, пробираясь по строительным материалам и мусору, то и дело подходили поклониться величайшим русским святыням, стремясь хотя бы прикоснуться к поверхности гробов.

По обычному порядку проходили и службы во временном храме, при этом строители вовсе не прекращали своих трудов, сопровождавшихся естественным шумом. К вечеру на строительство заглянул сам Иоанн, поговорил с Ивашкой Кривцовым, который руководил артелью строителей, похвалил. Лишь поздно вечером народ — и мастера, и зеваки — начал расходиться.

Наконец, когда солнце вовсе скрылось и на светлом ещё небе проявились первые звёздочки, под сводами остался один Пеструха, сын знаменитого воеводы Фёдора Давыдовича Палицкого-Пёстрого. Фёдор-младший, тридцатилетний Пеструха, тоже был неплохим воином и отличился уже завоеванием Перми, однако в мирное время он, как и прочие русичи, не пренебрегал мирными делами, он был способным строителем, архитектором, проектировщиком. С самого начала весны трудился он на храме, набирался опыта каменного строительства, контролировал работу бригады, делавшей перекрытия, теперь, уже при свете луны, проверял, что и как сделали мастера за день, всё ли точно уложили и подогнали. Внизу его поджидал присланный матушкой посыльный-слуга — домашние волновались, что в столь поздний час Фёдора-младшего нет дома.

Неожиданно Пеструха, стоявший у передней стены, услышал громкий, протяжный, словно стон, треск. Он оглянулся и увидел, как прямо на его глазах соседняя с ним северная стена, как раз та, что стояла над гробами святителей Ионы и Филиппа, как будто не выдержав тяжести сводов и собственной высоты, сначала чуть сжалась, уменьшилась в размере, потом покрылась многочисленными и всё растущими трещинами, и, помедлив ещё, посопротивлявшись, начала с грохотом разламываться пополам.

Словно зачарованный, глядел Пеструха, как посыпались куски сцепленных меж собой камней, увлекая за собой строительные леса, опоры, только что установленные своды. И только когда закачалась площадка под его собственными ногами, он пришёл в себя и сообразил, что северная стена увлекает и ту, на которой стоит он сам — переднюю, и что если он немедленно не примет меры, может рухнуть вместе с ней. Каким-то седьмым чувством он понял, что надо бежать к южной стене, самой прочной и надёжной, ибо в ней не было внутренних пустот и лестниц. Пеструха кинулся по лесам и балкам туда, благо она была совсем рядом. За его спиной с пылью и грохотом рушился камень, будто наступил конец света, под ногами качались и плыли доски, но он добрался уже до угла южной стены и схватился за прочно врытое в землю опорное бревно, на котором крепились леса, прижался к нему и оглянулся назад, туда, где всё ещё стояло эхо от треска и оседала гигантская пыль. Северной стены и большей части сводов как не бывало. Обрушилась и часть передней стены, той, на которой только что стоял сам Пеструха. Сверху он увидел, что она вместе со сводами упала на внутреннюю деревянную церковь и частично повредила её. Были засыпаны и гробы святителей. Но Фёдору было уже не до таких тонкостей. Убедившись, что разрушение приостановилось, он начал осторожно, чтобы ненароком не потревожить устоявшееся хрупкое равновесие и не вызвать новый погром, сползать вниз. И в этот момент услышал перепуганный крик слуги Кузьки:

— Князь, господин мой, ты живой?

— Живой, живой, — отозвался Пеструха. — Только не ори так громко, не то и последняя стена