Шрифт:
Закладка:
Ведь тут как: ты взлетаешь – и поначалу разгоняешься неспешно, а потом чем выше ты летишь, тем всё более разреженной становится атмосфера. Но тут приходит момент, когда ты достиг очень и очень высокой скорости, а остатки атмосферы еще присутствуют и создают максимальное аэродинамическое сопротивление, крушат и давят твою ракету, да еще и сбивают ее с курса турбулентными завихрениями. Это самый жесткий участок трассы, и, если что-то в ракете сделано не так, ее сломает напополам, как тростинку. Лишь преодолев эту точку, ты можешь считать свою ракету и системы управления ею потенциально годными и спокойно продолжать их дорабатывать.
Самым острым вопросом при подобных испытаниях всегда остается общественная безопасность. Как никого не убить и не покалечить. Следом идет вопрос об оправданности всех этих хлопот и рисков. Доказать людям, что ты решил все проблемы и получил на выходе нечто летающее и стоящее затрат на покрытие этих рисков. Нельзя же уподобляться ребятам из гаража, которые ничего не документируют, а просто играют в постройку ракет себе на радость.
КИТЕР: Есть инженерный аспект, и есть юридический аспект всего этого. Тут же на космодроме полно людей на инспекторских должностях. Они смотрят на всё это скорее с юридической, нежели с технической точки зрения. Сначала вы что-то документируете и согласовываете, а только потом делаете, а они следят, чтобы вы делали ровно то, что согласовано. Еще одна сторона – лицензирование, и на это есть своя группа надсмотрщиков, которая докапывается до всяких технических деталей проекта, проводит экспертизу безопасности полетов, траекторий, зон риска и убеждается, что всё это в пределах нормы.
Наконец, мне нужно в достаточной мере вникнуть в конструкцию ракеты, чтобы проанализировать ее и представить убедительные доказательства того, что она не несет угрозы для обычных людей. Как правило, этот риск контролируется через систему аварийного прекращения полета. Создается зона безопасности, над которой могут летать ракеты, – в идеале полностью безлюдная, на практике же с риском для населения в пределах допусков. Главная прелесть Кадьяка как раз в том, что у нас тут вокруг совсем безлюдно. Есть такая штука под названием «анализ ожидаемых потерь». Так он для этой местности дает столь низкие прогнозы, что мы тут имеем намного более гибкие условия от FAA.
КАРЛСОН: Нам пришлось дожидаться завершения расследования нашей первой аварии, чтобы получить разрешение на новый запуск. Таковы правила. Не то чтобы это нас сильно затормозило, но лишней работы прибавило. Нам повезло, что по всем критериям мы уложились в категорию «неудачный запуск» – самую легкую и требующую минимального расследования. Ракета упала внутри периметра ограды вокруг пусковой установки и не несла угрозы для жизни людей. Эту площадь нам удалось оперативно очистить, и никакого ущерба окружающей среде нам также вменять в вину не стали. В каком-то смысле та авария вообще причинила очень мало ущерба.
Если хочется сделать ракету предельно надежной, это приведет к ее неимоверной дороговизне. Такие ракеты нужны для отправки в космос людей или какого-нибудь сверхдорогого оборудования вроде драгоценного космического телескопа, на постройку которого ушли пара десятилетий и миллиарды долларов. Для вывода же на орбиту спутников ценой всего в тысячи долларов, а особенно серийных и вполне взаимозаменяемых спутников связи в составе группировок, такая надежность не нужна.
Мы хотим сделать полеты на наших ракетах общедоступными по цене. Это я не к тому, что мы намерены строить бросовые ракеты и замусоривать ими воды Мирового океана, а к тому, что мы пытаемся найти оптимальный баланс между чуть бо́льшим риском и ценовой доступностью. Мы идем по пути покупки имеющихся в открытой продаже серийных комплектующих, которые, при всей их дешевизне, прекрасно работают по всему миру в составе различной техники, а не заказываем за миллионы долларов штучные изделия, изготавливаемые вручную и тестируемые до посинения, как это принято в традиционном ракетостроении. Мы сознательно берем на себя несколько больший риск, и нам по-настоящему важно, чтобы это видели и понимали власти, будь то дирекция космодрома или инспектора FAA, и готовы были с этим мириться и сотрудничать с нами. И самое хорошее во всем, что случилось, – это именно то, что мы реально встретили понимание со стороны FAA, чего я лично, если честно, не ожидал.
КИТЕР: В день запуска я, понятно, должен быть готов к худшему. Иначе нельзя, потому что я обязан мгновенно реагировать на любой из возможных негативных сценариев, включая самые катастрофические. В ночь перед стартом мне обычно не спится, вот я и занимаюсь ментальной самоподготовкой к худшему. Думаю, самое важное для меня – чтобы хотя бы внешне казалось, что я спокоен и всё держу под контролем, в случае развития какого-либо кризисного сценария, поскольку все эти ребята – по молодости, понятно, – теряются и не знают, как быть и что делать в катастрофических ситуациях типа «ой, сейчас рванет!».
ХОФМАНН: Дирижировать запуском Rocket 2 буду я. Никаких курсов подготовки к этой роли не существует.
Сама процедура обратного отсчета перед запуском включает двадцать две страницы инструкций мелким шрифтом относительно всяческих предстартовых проверок и приготовлений. Но лишь последние пять – десять минут – это тот отрезок, когда сердце начинает реально заходиться от волнения. Ты пытаешься убедиться, что всё сделано, и в то же время спешишь уложиться в срок, чтобы отсчет дошел до нуля к назначенному времени пуска. Но самый захватывающий момент наступает, когда доходишь до пункта «Всё загружено и готово к отправке; все дают зеленый свет и сигнализируют о готовности к запуску».
Это трудно. Вроде бы ты уверен в том, что делаешь. Более того, ты обязан быть уверенным, потому что ты возглавляешь запуск, ты проводишь процедуру отсчета, ты устраиваешь эту перекличку со всеми, ты держишь руку на пульсе всего и вся и контролируешь движение вперед, но тебе ни на миг нельзя поддаться соблазну этим возгордиться или хотя бы просто подумать: «Вот я какой молодец, всё держу под контролем». Это тот самый здоровый уровень нервозности, который всегда должен быть – и всегда был у меня при запуске ракет. Там нужно быть на таком уровне адреналина, когда только что не кричишь: «Я готов и держу
