Кульминацией всех отвлекающих маневров стала легенда, будто бы умирающий Моцарт, так и скончавшись без духовного благословения, в напряжении всех своих последних сил репетировал с Зюсмайром незаконченный Реквием. Так она сообщила Ниссену, так тот и переписал, и так Констанция поведала об этом потомкам. Несомненно, ввиду угрозы невыполнения заказа ей хотелось сохранить как можно большую аутентичность этого сочинения. Граф Вальзегг не должен был получить Реквием Зюсмайра, на которого она и так уже была сердита.

После смерти Моцарта Констанция притворилась больной, хотя была совершенно здорова (не было даже признаков печали). Она избежала всех хлопот, связанных с погребением Моцарта. Были устроены бедные похороны, несмотря на возможность вполне «нормального погребения». Моцарта похоронили в общей могиле 6 декабря, Констанция так и не попрощалась с покойным – ни на кладбище, ни на отпевании: «Никого не было при погребении, столь дорогом для каждого сердца, а так как, якобы, шёл сильный дождь, то немногие из друзей – среди них наверняка несколько братьев по ложе – быстро разошлись по домам. Гроб поспешно опустили в могилу для бедняков и засыпали землей. Несколько недель спустя гроб – просто мешок – невозможно было найти среди других таких же гробов, предназначенных для бедняков; по сегодняшний день тело его не найдено». Обстановка накалялась, и дальнейшие события этого дня отодвинули в сторону смерть Моцарта. Как кстати это было для Констанции!

Именно 6 декабря 1791 года неподалеку разыгралась семейная драма, которая долгое время также была окутана тайной. Франц Хофдемель, брат Моцарта по ложе, в болезненном приступе ревности с ножом набросился на свою жену Магдалену, любовницу Моцарта, нанес ей множество ран, но так и не убил её. Затем он перерезал себе вены: «Видимо, чтобы исключить любую связь со смертью Моцарта, „Wiener Zeitung“ назвала дату смерти Хофдемеля 10 декабря, то есть день его похорон». Но возможна реконструкция связи между смертью Моцарта и самоубийством Хофдемеля.

Что произошло на самом деле и была ли такая связь? С самого начала уже можно представить две трактовки этих событий! Магдалена, бывшая на пятом месяце беременности, тронутая и опечаленная смертью Моцарта, покаялась перед мужем в своей любовной связи с гением. Или Констанция, которую современники представляли мелочной, самонадеянной, жадной, примитивной, с ярко выраженной склонностью к эгоизму, воспользовалась случаем – то ли из мстительности, то ли по расчету – и информировала Хофдемеля об этой любовной связи? Логика говорит в пользу второй версии, хотя непосредственных доказательств, конечно, нет. Однако совсем нелогично умозаключение, будто Хофдемель отравил Моцарта, так как не смог бы осуществить до деталей продуманное отравление. Чтобы выдвигать такую версию, основанную на мотиве ревности, нужна, по меньшей мере, завидная свобода в обращении с фактами. Трудно представить, чтобы Моцарт, брат по ложе и вечный должник Хофдемеля, позволил бы себе так увлечься Магдаленой, но это не исключало возможности, что связь между ними тем не менее была. И она была!

Констанция какую-то роль в этой истории сыграла, кое-что говорит в пользу этого! Однако другой отвлекающий маневр, великолепно удавшийся, целиком на её совести – незаконченный Реквием. Она передала его не Зюсмайру, а Эйблеру, чтобы тот завершил его. Но с самого начала было ясно, что Эйблер не возьмется за такую работу, поскольку именно Зюсмайр считался другом Моцарта и хорошо знал почерк гения: Фрагменты Реквиема в рукописи для написания партитуры она передала Иосифу Эйблеру, ибо только так мог быть спасен гонорар. Это явилось толчком к повышенному интересу к сочинению и его почти таинственной истории. Этим шагом Констанция хотела продемонстрировать, что она не столь близка к Зюсмайру, как это кажется. Она даже сердилась на него. Констанция за ночь стала вдовой знаменитости, вскоре принявшись за поиски нового мужа, но и для Зюсмайра после смерти Моцарта ситуация сказочно изменилась. Неудивительно, что Зюсмайр вернулся к Сальери, а Констанция инсценировала «стремление соединиться с Моцартом в смерти». Главные отвлекающие уловки Констанции ещё впереди. А что же Сальери? Императорский и придворный капельмейстер – видимо, в старчески-дементивом состоянии – спустя много лет сам обвинил себя в убийстве Моцарта. Можно было бы признать его невменяемым и дело отложить ad acta. Но «фантомы», порожденные воображением, порой содержали элементы реальности. Ввиду того, что скрыто или вполне сознательно он подстрекал другого к покушению на убийство – Зюсмайра, ему уже невозможно было открыто признать свою вину; и в его «деменции» она разрослась до параноидального представления, будто он сам отравил Моцарта. Из-за невозможности представить непосредственные доказательства в новейших биографиях исследователи признают Сальери невиновным или затрудняются найти ему подходящее место в данной ситуации.

Однако и Карпаниева защита Сальери, и поведение д-ра Эдуарда Гульденера дали немалую пищу для размышлений. Гульденер хотел выгородить Сальери (это в 1824 году-то!), и этот благородный мотив побудил его при известных оговорках исключить возможность применения яда. Одна та стремительность, с которой бросились на защиту Сальери, подсказывает, что тут что-то не так.

Успешный путь, пройденный Зюсмайром после смерти Моцарта (без неё едва ли возможный), кратко уже описан. Но его ранняя смерть кажется загадочной. «Холера», проставленная в диагнозе, представляется более чем сомнительной, особенно на фоне медленного, несколько лет длившегося угасания, пока он, наконец, не умер в 1803 году в возрасте 37 лет. И похоронен так же, как и великий Моцарт: в безымянной могиле. Не Констанция ли захотела отделаться от потенциального изменника? Вдова Моцарта, проявившая после смерти мужа чрезвычайную активность и поразительную инициативу (на благо себе). За те пять десятилетий, на которые она пережила Моцарта, она не только уничтожила письма, но и надежно уничтожила всё, связанное с масонством, что могло скомпрометировать семью и саму её; а также активно содействовала созданию извращенного образа Моцарта, себя при этом представляя с лучшей стороны.

Теперь, как некогда её мать, она сдавала комнаты, а в марте 1792 года получила от императора годовую ренту в размере 266 гульденов (около трети жалованья Моцарта). Сдавая внаём комнаты, Констанция познакомилась с почитателем Моцарта датским дипломатом Ниссеном: чему можно было у него научиться, Констанция научилась. Она стала деловой женщиной; и когда после десятилетнего знакомства он узаконил свою связь, она стала госпожой Ниссен. Пошло ли это на пользу памяти Моцарта, вопрос другой. В любом случае эта социопатка умела превосходно приспособиться, начала неслыханную игру, по своему усмотрению формируя образ Моцарта.

То, что Констанция была бездушной, видно хотя бы потому, что в других людях она