человеческой природы, совпадением власти и культуры как фокуса интеллектуальной вселенной. Доминирующий тип социальных связей, конституирующий литературу такого типа, – «авторитет – общественность», писатель как критик или школьный учитель. Это стадия, по выражению Эйхенбаума, «готовой литературы».

Таким образом, селекторы «готовят» литературные блюда и передают их другим социальным группам в неизменной интерпретации (или, по крайней мере, их рецептурные формулы). Во всех этих случаях именно конструктивная сторона литературы – экспрессивная техника, стереотипная метафорика и т. п. – будет выступать как субститут самой реальности, форма ее риторической организации, критерий «настоящей», «подлинной» действительности и ее прошлого. (Отсюда борьба за соблюдение нормы этой «реальности». Истории литературы типологически могут различаться своей способностью дистанцироваться по отношению к сменяющим друг друга нормам реальности.) Актами селекции и интерпретации достигается связность, интегрированность литературной инновации со всем целым литературы и культуры, устанавливаются общие интерпретационные связи между различными символическими системами и группами их носителей (выбор соответствующей системы – философии, историософии, той или иной идеологии и т. п. – будет влиять на способ толкования литературы).

Детерминирующими в установлении этих связей являются, повторим еще раз, типы «третьего», выступающие в роли «невидимой руки», направляющей ход литературного процесса, последовательность актов заимствования. Можно сказать, что сам акт селекции тоже представляет собой пародирование текста в расчете на понимание и интересы «третьего», т. е. переинтерпретацию и трансформацию его семантической структуры по нормам, кодам, алгоритмам внелитературных систем.

Таким образом, функция хранителей или репродукторов сводится к поддержанию норм литературной культуры, воспроизведению образцового состава литературы. Важнейшим признаком их деятельности является энциклопедический характер литературы на этой фазе. Организация литературы представляет собой замкнутое, таксономированное или классифицированное целое, обозримое и законченное, с обязательным жестким отбором литературных авторитетов и символов (классика, собрания канонических текстов и сопровождающих их версий; индексы сюжетов; университетские или академические курсы истории литературы, в большей или меньшей степени эклектичные по отношению к собственно исследовательским задачам).

Сознание указанного типа крайне иерархично и оценочно: это упаковочное сознание, фасующее культуру для последующей передачи ее другим группам или поколениям. Мир этой литературы прозрачен, непроблематичен, дидактичен. Нельзя недооценивать значения такой деятельности: музеефикация – важнейшая стадия в процессах содержательной трансформации литературного образца и воспроизводства культуры. Схематика собственно хранения литературной культуры не обязательно может быть (и даже, как правило, не бывает) литературной: в ее роли используется либо определенная идеология культуры (литература как отражение какого-то иного движения – национального, политического, социального и т. п. развития, провиденциального замысла и проч.), либо даже утопия культуры (в маннгеймовском смысле). В последнем случае литература строится как форма выражения духа соответствующей инновационной, но маргинальной группы, дискриминируемой в каком-то отношении (здесь сами принципы интерпретации становятся символами внутригрупповой солидарности, основой воспроизводства группы или творческой среды, проекцией ее символов и ценностей на будущее, на фиктивное или идеальное пространство).

От подобных процедур содержательной рутинизации следует отличать собственно научную интерпретацию, даваемую исследователями литературы. Здесь мы имеем дело с так называемой формальной рутинизацией, т. е. разрушением авторской уникальности в процессе анализа тематических или конструктивных источников новации. Продуктом исследовательской рационализации и изучения становится не конкретное имя или ситуация в литературе, а систематически представленный космос литературной культуры соответствующего периода или типа.

Однако первоначальные инновационные образцы и значения в любом случае неизбежно искажаются и деформируются ради поддержания известной и необходимой целостности и связности всей интерпретационной системы хранения и передачи литературной культуры.

В отличие от функции воспроизводства культуры и ее стандартов, принципиальная роль эпигонов, этих жуков-могильщиков инновации, заключается в разрыве смысловых, тематических и конструктивных элементов образца, изменении функции приема или конструкции. Этот разрыв обеспечивает дальнейшее их существование на правах свободных культурных радикалов, т. е. делает возможным любое использование отдельных тематических или конструктивных элементов в самых различных целях и отношениях (например, для технической комбинаторики в заказной литературе, для дидактики, иллюстрации, социальной критики, развлекательности и т. п.). «Эпигон» поэтому, в данном контексте, – не столько оценочное понятие, сколько функциональное, терминологическое.

Его работой обеспечивается в основном то, что семантические структуры, некогда бывшие инновационными, теснейшим образом слитые с авторской ситуацией, явившиеся на свет личностным, неповторимым ответом судьбе, критическим моментом осознания себя в мире, игрой или чем-то еще, превращаются в объективные, т. е. ни от кого не зависящие, чистые, можно сказать, «геометрические» культурные формы, допускающие именно поэтому разнообразное использование и адаптацию. Подобные символические элементы или образования могут становиться предпосылкой, грамматикой или материалом любого культурного высказывания. Рутинизация происходит как устранение семантического ореола или памяти конструкции, следов ситуации ее возникновения (ср. с тыняновским пониманием семантики стихотворного размера как «памяти ритма», закрепления эмоционального тона размера по аналогии с оригиналом произведения). Тем самым продукт деятельности эпигона (т. е. разрыва между авторством и конструкцией) выступает как консервация конструктивного или тематического материала в культуре, обогащение культурной повседневности.

Наконец, последняя фаза динамики, с которой связана деятельность потребителей культуры, – состояние литературы как цивилизации. Это нормальный уровень повседневной или литературной информированности и компетентности, способности различать литературное и нелитературное, определенная степень знакомства с тем или иным состоянием литературной культуры (школьным, вузовским, интеллигентским и т. п.), короче, некая осведомленность в «литературе». Радикалы литературной культуры – сюжеты, речевые осколки, штампы и т. п. обращаются как тематические или конструктивные стереотипы. Их анонимность, шаблонность, устойчивость становятся условиями не только массового потребления, но и изменения среды или средства транслирования: эти литературные блоки или клише уходят или переходят на другой канал воспроизводства – в печать, кино, СМК и т. д.

Общеизвестность и понятность такого материала – необходимое условие массового воспроизводства повседневности, например бытового массового чтения, когда читатель не помнит ни автора, ни названия книги, т. е. читает как бы одну бесконечную книгу со стереотипным формульным построением, такими же типами героев, общеобязательными нормами действия и мотивации. На этой стадии прежние тематические и конструктивные элементы, как кусочки смальты, становятся образно-символическим материалом социальных конструкций реальности, нормативно-риторическими формами организации и восприятия социальной и исторической действительности. Прежний литературный характер значений на этой стадии может быть раскрыт лишь в ходе специального анализа, расколдовывающего средствами социолингвистики, социологии языка или идеологии кажущностную «естественность» реальности. То, что для неспециализированного сознания представляется чертами исторической эпохи, ее событиями, раскрывается здесь как слежавшиеся, спрессованные литературные штампы и конструкции.

Отталкивание инноваторов от них дает начало новому циклу динамики.

1990

БИБЛИОТЕКА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ

Л. Гудков, Б. Дубин

Вопрос о перспективах библиотечного строительства приобрел в последние годы особую остроту[337]. Это связано с серьезными переменами, происшедшими в сфере книжного обращения. Кризис в библиотечном деле ощущают читатели и собиратели книг, он обсуждается в широкой и специальной прессе, виден из результатов эмпирических исследований. Новую ситуацию можно охарактеризовать как сравнительно резкий рост массового по своим масштабам интереса к книге, выразившийся как в чтении, так и в их приобретении. В сфере книготорговли этот феномен получил наименование «книжного бума». В области чтения он проявился в довольно неожиданном для библиотечных работников, исследователей и других заинтересованных лиц возникновении устойчивого набора литературы широкого и долговременного успеха и читательского спроса. При сохранении объема и структуры книгоиздания, сложившихся форм распространения книг и т. д. следствием указанного процесса стало явление «книжного дефицита», повлекшее за собой новые перемены. Среди последних отметим образование «параллельных» принятым прежде каналов обращения книги – различных форм книгообмена и внеторговой книгопродажи, «макулатурной серии», изъятой из свободной продажи, и «библиотечной серии», издающейся с 1972 г. и не поступающей в книжные магазины.

Перенос значений культуры на совокупность всех письменных текстов, а вместе с тем