плане которой был «свернут» адресат полемики – носитель нормы. В принципе тем самым проблематизировался и сам этот компонент: в том, что для оппонентов выступало внелитературными обстоятельствами, опоязовцы искали литературный факт, выявляя значимую для себя культурную и познавательную проблему. Однако при отсутствии методологического контроля ценностное заострение собственной позиции в форме понятия определяло далее отбор материала, способ объявления, а нередко и самый «жанр» их труда (например, «монтаж» у Шкловского и его учеников). Не закрепленные в теоретических значениях и в этом смысле лишенные терминологической остойчивости, концепты опоязовцев нередко поддавались давлению «материала», в том числе влиянию «чужой» семантики и стоящих за ней точек зрения[331]. Социально-конфликтная методология, заданная спецификой самоопределения группы и сказавшаяся в особенностях и противоречиях ее институционализации и воспроизводства, сама становилась фактом и фактором литературной борьбы. Этим очерчивались границы возможной рационализации проблематизированных обстоятельств и тем изнутри самой литературы.

1986

К ПОНЯТИЮ ЛИТЕРАТУРНОЙ КУЛЬТУРЫ

Л. Гудков, Б. Дубин

Исследователи литературы, обращено ли их внимание на словесность прошедших эпох и иных культурных регионов либо же сосредоточено целиком на творчестве современных авторов, не могут не сталкиваться с впечатляющим разнообразием представлений о литературе и манифестаций литературного. Попытки обобщить различные трактовки одного произведения, интерпретации творчества одного автора или расходящиеся критерии понимания того, что есть литература в ее принципиальном существовании и фактическом наличии, среди прочего привели отечественное литературоведение к истолкованию литературы как текста, а его в свою очередь – как воплощение той или иной модели культуры, рассматриваемой в качестве системы. Логические отношения между целостностями «литература», «текст», «культура», «система» и т. д. остаются при этом недостаточно проясненными, объяснение принимает характер тавтологии. Сходный ряд трудностей связан и с необходимостью включить в теоретический анализ представление о литературной изменчивости. Представляется, что понятие литературной культуры дает некоторые возможности как в понимании системности, так и в исследованиях динамики.

Под литературной культурой предлагается понимать принципиальное многообразие представлений о литературе как в любой условной «современности», так и на любой глубине, по крайней мере, новой «истории». Эта множественность «миров» литературы рассматривается как организованное целое, специфическая система. Целостность ей придает разделяемая так или иначе всеми участниками литературного процесса ценность литературы как воплощения культуры. Данная ценность, как представляется, связана с реализацией в литературе принципа субъективности – автономности индивидуального смыслообразования, имеющего собственные источники и руководящегося в создании и комбинировании смысловых композиций, в организации своего смыслового космоса собственными правилами (ср. понятие «гений» у Канта). Именно в этих качествах принцип самореализующейся субъективности и группы инноваторов, выдвигающих и поддерживающих его как основу собственного понимания, становятся значимы для всех остальных сил, слоев и групп, действующих в «поле» литературы. Структурность же этому полю задается согласованностью (на общем ценностном фундаменте) действий партнеров, ориентирующихся на значимые для них авторитетные инстанции и фигуры, учитывающих их позиции, интересы, смысловые самообоснования в собственном поведении, активизирующих при этом имеющиеся у них смысловые фонды, сложившиеся традиции, символические системы. Единство ценностных приверженностей (презумпция общего мира) дополняется тем самым содержательными различиями в интерпретации общих ценностей, в процессах их усвоения, механизмах воспроизводства. Организованное многообразие трактовок литературного связывается нами с множественностью перспектив воззрения на литературу со стороны этих различных по месту в литературном поле, по ориентациям и традициям персонажей, социальных типов и культурных фигур. Для каждой такой позиции, взятой, понятно, как типологическое образование, выстраивается своя проекция литературы – свое понимание ее значимости, свой набор представляющих эту ценность авторов и произведений, свои иерархические и иные связи между ними, равно как и всякий раз свои контексты соотнесения собственно литературного с теми или иными более фундаментальными либо, напротив, остро проблематизированными слоями смыслового мира («жизнью», «политикой», «историей», «культурой» и т. п.). Возможность типологически связывать эти фигуры и описывать их системные взаимоотношения (а ничему иному, в точном смысле, качеств системности присвоить нельзя) определяется для исследователя двумя различными аспектами интерпретации литературы, двумя принципиальными измерениями того сообщества, которое так или иначе разделяет ценность литературы, объединено хоть каким-то отношением к ней и находит ей некое место в своей жизни.

В одном случае рамки описания заданы представлением о литературе в ее устойчивой, воспроизводящейся от поколения к поколению социальной организованности (социологи в таком случае говорят о «социальном институте»). При этом имеется в виду исторически зафиксированная в развитом виде лишь в Новое время совокупность дифференцированных и соотнесенных позиций («ролей») участников, взаимодействие которых складывается в ходе выработки и поддержания согласованных, дополнительных в отношении друг друга значений литературного. Если говорить о самых обобщенных ролевых характеристиках, то различные функциональные проекции «литературы» (ее ценности) заданы в основном такими ролями, как писатель, цензор, литературный критик, историк литературы, издатель, педагог, библиотекарь, книготорговец, читатель. Различны и формы их взаимодействия – кружок, журнал, библиотека, книжная лавка. Для развитой социальной системы литературы важно, что взаимодействие между любыми двумя ее персонажами (ролями, их спецификациями) опосредовано представлениями о значимых «других» («третьих лицах») – учетом их точек зрения, частичным использованием (с отбором и переакцентировкой) их символических фондов и смысловых ресурсов, ориентацией на их критерии оценки и т. д. Иными словами, перед нами всякий раз не одиночное взаимоотношение двоих, а взаимодействие в рамках системы, «работа» всего института литературы, общества в целом. Среди этих «других», в их обобщенности и составляющих гражданское общество и литературное сообщество в нем, можно для более специфических целей различать объект адресации и источник интерпретации. Последний воплощает для действующего лица более общую точку зрения, более высокую культурную позицию, некое условное будущее, тогда как первый – субъекта рецепции образцов, адресат их передачи, какое-то, в том числе и собственное для действователя, прошлое (речь, понятно, не о «месте» во времени, а о соответствующих значениях временных пластов). Та и другая инстанции в их сопряженности, собственно, и образуют для каждой из позиций перспективы динамики, механизм «отталкивания» и «притяжения». Уже здесь аспект истолкования значений литературы, плоскость самоотнесения участника литературного взаимодействия меняются.

В отличие от согласованного равновесия в понимании литературного, поддерживаемого и воспроизводимого социальным институтом литературы, динамика связана с деятельностью групп, взаимодействие между которыми образует литературный процесс – создание, отбор, передачу, хранение, восприятие текстов и схем их интерпретации. В этом смысле и систему литературы в ее наиболее полном виде корректнее представлять как деятельность групп, слоев, кругов, складывающуюся в связи с процессами создания, оценки, распространения и усвоения текстов. В ходе подобной «работы» некоторые тексты получают со стороны специализированных групп квалификацию литературных и набор истолкований их литературного (и культурного) качества, принимаемый и переакцентируемый далее в связи с позицией той или иной группы в литературном (культурном) процессе. Важно подчеркнуть, что лишь определенная, ограниченная часть действующих значений литературного кристаллизуется в форме институциональных ролей, о которых шла речь выше и которые связаны с поддержанием и передачей сравнительно устойчивого кодекса выработанных значений литературы. Гораздо более широкая сфера оценок и интерпретаций развивается в качестве полемических альтернативных позиций, чисто групповых точек зрения, фрагментов «общественного мнения» и составляющих «образа жизни», которые так или иначе фиксируются культурно, но не обретают социального закрепления в рамках института литературы. Они, можно сказать, не включены в процессы культурного воспроизводства социальной системы литературы, но входят – в качестве резерва или «остатка» – в историческую динамику литературного.

В самом общем смысле динамика литературы трактуется как процесс создания, восприятия и передачи литературных текстов и трансформации их истолкований от группы к группе. Его условное и принципиально открытое для обновления «начало» составляют те кружки, объединения и т. п. сообщества, которые владеют автономными средствами самопонимания, вырабатывают максимальное разнообразие фиксирующих его текстов и предлагают их – через универсальные письменные посредники – любым другим группам, вплоть до чисто рецептивных слоев «случайных» читателей. Среди последних литература фактически