связана с комплексом идей «литературная эволюция как смысловая инновация», которые должны были бы направлять внимание исследователей на формы смыслообразования, относящиеся исключительно к технике авторского выражения. Это объясняет особый интерес формалистов к семантическому смещению или сдвигу, остранению, пародии и т. п. Однако, хотя собственно вопросы смыслообразования и сфера инновации – центральная часть проблематики литературной динамики, процессуальность ими еще не исчерпывается. Инновация – только острие, фокус развертывания динамического ряда.

Усилия опоязовцев концентрировались вокруг поисков решения задачи: как специфицировать или детализировать рациональную технику исторической реконструкции актов смыслообразования[332], т. е. средства для типового анализа ситуаций литературной инновации. Однако, оставив без внимания прочие теоретические элементы литературного процесса, опоязовцы закрыли для себя возможность дальнейшей методологической работы – проблематика литературной инновации осталась связанной чисто предметными обстоятельствами, что сделало невозможным перевод инновации в план методического регулятива, операциональной доминанты исследовательского интереса, работы в целом. Признавая за рациональной реконструкцией ее важнейшую роль – фиксацию механизмов инновации, нам все же приходится еще раз отметить, что опоязовская задача – искать и разбирать моменты литературной инновации – могла бы удовлетворять условиям лишь чисто индуктивного описания литературы, но не отвечала требованиям теоретического объяснения ее движения. Поэтому для определенных и сравнительно ограниченных задач теории сохраняется необходимость дать в том или ином виде общий эскиз динамики литературной культуры как целого, т. е. продолжить обсуждение вопросов, начатых формалистами.

Этот круг вопросов связан с методической необходимостью представить в каком-то аналитическом языке (число этих языков, видимо, задано наличием концептуальных или теоретических парадигм, претендующих быть основой междисциплинарных исследований) весь цикл движения, от начала до конца литературной динамики. Важность подобной работы заключается не только в эвристической ценности общей схемы функционирования культуры, но и в получении – исходя из идеи целого – своего рода проблемной карты, возможности прояснить смутные или нерационализированные места, расхожие, но остающиеся лишь интуитивными представления о динамических аспектах символических систем. Даже если бы такая работа была лишь систематизацией общих мест и положений в исследованиях литературы, то и тогда она была бы обязательной и необходимой фазой аналитической работы.

Все сказанное выше можно считать преамбулой к трем следующим тезисам.

1. Процесс литературной динамики есть процесс рутинизации литературной инновации, или, иначе говоря, тривиализации тех специфических оригинальных значений, которые произведены в актах новационного смыслообразования. Конец литературной динамики отмечен состоянием, когда конструкция или прием теряет свой семантический ореол – значимую связь с ситуацией своего появления или возникновения у конкретного автора. Конструкция используется столь многими, что становится безличным, стертым значением, вошедшим в нелитературный обиход, элементом общей повседневной цивилизованности. Понятно, что сам конец течения литературного времени не осознается, так как остановка его культурно не маркирована.

2. «Фон», или пародируемые в актах смыслообразования конструктивные или тематические значения, не есть нечто неподвижное, а, напротив, сам представляет собой движущее начало эволюции или динамики, подчиняющееся системе социального взаимодействия, описание которого требует специального анализа. Или же: структуры культурных конфигураций, «доминирующие» или «вторичные ряды», «старшие или младшие ветви литературных родов», мифов, канонов, традиций существуют не в идеальном пространстве культуры (на манер платоновского космоса вечных идей), они закреплены композицией социальных образований (групп, институтов), благодаря которым литература и существует как нечто целое. Условием литературного движения становится распределение систем литературных значений (с их различиями временны́х характеристик, глубины и особенностями организации культурной памяти, устройством и наборами литературных авторитетов и символов) по тем или иным узлам социального взаимодействия, складывающимся по поводу литературных явлений. Литературная статика, на фоне которой только и можно отмечать движение, в этом смысле есть не абсолютная неподвижность, вневременность литературных рядов, а структурность социального мира культуры. Перефразируя известное выражение «короля играют придворные», можно сказать, что литературную динамику делают рутинизаторы (эпигоны и хранители).

3. Литературная динамика в своем социально-структурном аспекте представляет собой непрерывное взаимодействие участников литературного процесса, распределяемых в соответствии с их основными функциями по фазам всего цикла динамики: инновации, отбора нового, хранения образцового состава литературы, адаптации литературных образцов (в любом отношении), т. е. их утилизация, использование в других литературных или внелитературных целях. Весь цикл – от момента инновации до растворения в повседневности – можно описать через набор или композицию групп, образующих или отмечающих отдельные фазы процесса. Конституция этих групп (стало быть, самоопределения их членов как основание выделения группы из всей массы взаимодействия по поводу литературы) определяется различием их функций, а нормы, в соответствии с которыми строятся взаимоотношения между группами, могут рассматриваться как своего рода правила динамики, правила передачи образцов (литературной топики, сюжетики, типов героев, метафорики времени и пространства и проч.) от группы к группе. Пользуясь словами Тынянова, можно сказать, что литературная динамика раскрывается как последовательное изменение функции конструкции или приема.

Однако ход этого изменения обусловлен представлениями о символическом «третьем», внешнем по отношению к собственно творцам литературы: имплицитными значениями тех, для «кого» отбираются и интерпретируются литературные образцы. Эти фигуры представляют социальные инстанции, заинтересованные в культуре, в частности в литературе. Они являются «внутренними адресатами» участников литературного процесса. Ориентации на них скрыто предопределяют не только сам отбор нового, но и последующий состав образцов, устанавливаемой таким образом «традиции» или «ряда» литературы, как и все направление дальнейшей динамики, создавая тем самым неявное силовое поле литературной работы. Благодаря этому литературный образец (произведение, конструкция, тема, прием и т. п.) каждый раз оказывается в ином смысловом контексте, иной системе интерпретации и подчиняется ее логике, теряя связь с условиями своего возникновения, включаясь во все более широкие системы значений, признаваемых все большим кругом людей. В противном случае литературные новообразования оставались бы лишь достоянием предельно малой группы, непосредственно связанной с автором, – первых слушателей и читателей, членов литературного салона, кружка, компании друзей писателя и т. п. Неизбежность последующей универсализации смыслового элемента вызвана самим фактом признания его ценностного содержания.

Литературная динамика начинается с использования слов поэта для целей и отношений, не связанных с собственно структурой авторского смыслообразования. Фазы прохождения или изменения, трансформации семантики образца, функционального значения конструкции или приема можно рассматривать как последовательность, составляющую течение культурного времени. (Если исходить из того, что время задано не физической хронологией, а точками семантических переломов, сдвигов, изменений.)

Рассмотрим всю схему динамики несколько подробнее. Начнем с первой группы – творцов или инноваторов, дающих начало движению. Мера радикальности инновации – степень выражения авторской субъективности, следовательно, отклонения от общепринятых представлений о реальности, нормативного фиксированного порядка вещей. Явным операциональным признаком субъективности могут служить особые семантические образования, лишенные предиката существования, т. е. чисто фикциональные синтетические значения. В качестве наиболее чистой или предельной формы приведем ахматовские строки: «зеркало зеркалу снится», «беды скучают без нас», «последняя невстреча» или метафоры Заболоцкого: «и мысли мертвецов прозрачными столбами», и др. Такие семантические образования в логике и философии науки иногда называют «логически невозможными» или «интересными» истинами. Эти парадоксальные в экзистенциальном плане значения представляют собой такой индивидуальный синтез различных предельных ценностных представлений (в эпистемологическом отношении – трансцендентальную структуру), на который в общепринятом языке и общении наложен запрет. Иными словами, поддержанием жесткой нормы реальности, устойчивости смыслов и значений предметов (= отношений к ним, стало быть – и отношений между людьми) достигается систематическая и непрерывная изоляция инновационных и продуктивных групп и сегментов культуры, узаконивающих их существование.

Смысл же отмеченных выше конструкций значим только внутри них самих, только в границах самого экспрессивного действия и выражения субъективности. Принцип понимания этих конструкций заключается в воспроизводстве самого процесса их субъективного синтезирования (методически