Сёдзо особое удовлетворение/ Это была бы не только победа над женщиной, но и победа над спесивой аристократкой. Такой же честолюбивый замысел стал ловушкой для Жюльена Сореля. Жюльен видел в Матильде не столько возлюбленную, сколько графскую дочь.

Но у Сёдзо все складывалось иначе: виконт просто болван, достойный презрения, а жена его красивый пустоцвет, и только. И никакой победы он над ней не одержал. Он сам попался к ней в сети. А она — цветок, которому безразлично, какая вокруг него вьется пчела и какую пыльцу она приносит. Ей не важно, кто ее ублажит, лишь бы это было тайно и не компрометировало ее.

Обхватив руками колени и прислонившись к гладкому краю ванны, он рассеянно смотрел вверх. Электрическая лампочка тускло светила сквозь пар, напоминая луну в туманную ночь.

Как всегда, когда ему становилось особенно не по себе, взгляд его остановился и застыл, лоб прорезала складка. Он вспомнил разговор с невесткой за ужином. Странно! Что его вдруг заставило сказать, что он завтра собирается в тюрьму на свидание к брату? Ведь у него и мысли такой не было. Словно его рок преследует. Ведь оттуда до Бэппу рукой подать. И если он на обратном пути заедет туда (хоть и решил этого не делать), у него будет оправдание: я тут ни при чем, невестка настояла! Он и сейчас твердо держался того мнения, что ехать не следует. Но черт его знает! Сегодня он думает так, а вдруг завтра другой человек, который сидит в нем, потащит его туда? Ему было стыдно перед самим собой, но он чувствовал, что это может случиться.

Стена, ярко освещенная электрической лампочкой, почти до половины была облицована кафелем, а выше окрашена в бледно-голубой цвет. Глядя на мокрые белые плитки, он старался прикинуть, сколько их тут может быть. Раз, два, три... Надо сосчитать. Получится четное Число — значит, у него хватит решимости. А если нечетное... Ага! По вертикали семь. А по горизонтали? Одиннадцать. Следовательно, всего семьдесят семь... Его напряженный взгляд вдруг как-то странно изменился, глаза жалобно заморгали, и на них появились капли, похожие на те, что стекали по стенке.

Раз, два, три... Так он в детстве часто считал здесь плитки. Ему было тогда лет шесть. Мать сажала его с собой в ванну. Веда была не слишком горячая, но он все время порывался вылезти из ванны. Чтобы он спокойно сидел, мать заставляла его считать —- до тридцати, до пятидесяти, потом до ста.

— Дядя Сёдзо! Дядя Сёдзо! — послышался за дверью хрипловатый, ломающийся голос мальчика.

В дверь стучался вернувшийся от учителя Хироити. — Можно мне к вам?

-— Подожди, подожди,— словно испугавшись чего-то, крикнул Сёдзо.— Я уже кончаю. Скажи Томэ, пусть принесет мне чистое нижнее кимоно. Я забыл его взять.

Обычно они с племянником мылись вместе. Но сегодня он постарался поскорее отослать мальчика. Сёдзо поспешно вылез из ванны и, не вытершись как следует, накинул на себя кимоно.

— Что они там в Токио медлят с ответом? Ты когда послал письмо?

— В прошлую пятницу. Когда последний раз был здесь. Из дому авиапочтой послать нельзя, поэтому я прямо от вас заехал в нашу местную контору, там и написал.

— Значит, прошла уже целая неделя!

Киити, с которым Сёдзо вел разговор через небольшое оконце, рассматривая желтые от табака, чуть дрожавшие кончики своих тонких пальцев, продолжал:

— Ну не возмутительно ли! На письма даже не отвечают. Вот типы!

— Усигомэ, возможно, в отъезде.

— Ну а Аояма гоняет в гольф и ему писать некогда?

Речь шла о Дзюте Таруми и депутате парламента Хаясэ. Из предосторожности братья вместо их фамилий называли районы, где те проживали.

В том, что его посадили за решетку, Киити считал виновными этих господ. Ведь стоило им только нажать где надо, дернуть за кулисами за нужную ниточку — и все было бы в порядке. Но им, видно, чихать на него. Киити был раздражен и не стеснялся упрекать даже Сёдзо, что тот недостаточно энергично хлопотал за него в Токио и не все сделал для его освобождения.

Правда, в общем-то он был доволен братом. Его радовало, что тот поспешил ради него приехать домой. Но настроение это быстро прошло, и вскоре Киити начал брюзжать и придираться к нему. Так же капризен и раздражителен он бывал при свиданиях с женой и родственниками и даже с близкими друзьями. Он не скрывал своей досады и зависти к тем, кто находится на свободе. В его разговорах так и слышалось: он тут страдает, испытывает всякие лишения, а другим до него и дела нет, живут в свое удовольствие! Каждый раз он распекал Сакуко за то, что дома все делается не так, как надо, что без него там все идет прахом, что еду на передачу приносят невкусную. Бесился, что здесь не разрешают курить, словно она была в этом виновата.

Только с теми посетителями, с которыми он не был связан личной дружбой и для которых он был «лидером» партии, он держался иначе. Перед ними он корчил из себя политического борца, мученика за идею. Он храбрился, старался казаться бодрым и уверенным. На самом же деле арест и тюремное заключение казались ему не менее ужасными, чем смерть. Привыкший жить в довольстве и командовать людьми, он не очень был подготовлен к лишениям, какие испытывал в тюрьме. И думал он только об одном: чтобы его поскорее взяли на поруки. Об этом он настоятельно просил Таруми и Хаясэ, бомбардировал их письмами, но те что-то не торопились, и он проклинал их и свою судьбу.

— Зайди к Такеда.— Это был его адвокат, который, как ему Казалось, тоже не проявлял никакого усердия,— Он обещал прийти сегодня с утра, но до сих пор не показывается.

При скудном свете, падавшем из окошка за спиной Киити, лицо его казалось еще более худым и длинным, чем всегда.

Сёдзо взглянул на ручные часы. Было уже около двух часов — в это время свидания прекращались. Надзиратель вряд ли посмел бы их прервать (благодаря принятым мерам его удалось сделать достаточно покладистым), но все же пора было кончать разговор. Да обо всем важном уже переговорили, больше, кажется, и не о чем...

Впрочем, кое-что еще осталось. Сказать ему или не стоит? — заколебался Сёдзо. Конечно, не надо бы, но ведь потом он житья не даст.

И Сёдзо решил рассказать.

— Несколько дней назад в Бэппу приехала