Изгородь из мраморного бамбука с шапкой мелких листочков повернула в сторону боковых ворот. Густой сосновый бор переходил здесь в редкую рощицу. Между стволами деревьев забелели стены кладовых.

— Простите, я пойду вперед,— сухо, пожалуй, даже резко произнес Сёдзо.

Еще несколько минут назад он вряд ли мог бы себе позволить такой тон.

Госпожа Ато шла молча, чуть склонив голову и опустив глаза, как будто погрузилась в раздумье. Услышав голос спутника, она быстро подняла глаза, но, посмотрела на него отсутствующим взглядом; казалось, мысли ее витают где-то далеко и она не может понять, откуда взялся этот голос. Она ничего не ответила.

— Нужно открыть окна, а то там тьма кромешная.

— Да, пожалуйста,— рассеянно ответила Миоко, словно в забытьи.

Не обращая внимания на ее тон, Сёдзо быстро пошел вперед. Она не ускорила шагов. Наоборот, ее ноги в белых носках и светло-синих кожаных босоножках с туго затянутыми ремешками, ступали еще медленнее. Она шла, опустив голову, словно рассматривала на желтом песке еле заметные следы Сёдзо, но исподлобья провожала его взглядом. Он шагал впереди, крепкий, широкий в плечах. Воротничок голубой сорочки красиво оттенял загоревшую стройную шею. Светло-серая шляпа была надета с изящной небрежностью, чуть набок.  Она все пристальнее смотрела ему вслед, все больше замедляя шаги, и наконец остановилась. Глаза ее широко раскрылись и застыли, на густых темных ресницах блеснули слезы, и крупные прозрачные капли покатились по щекам.

В своем последнем письме бабушка обещала при встрече сообщить ей какую-то важную новость. Этой новостью оказалась смерть Кира — он скончался на Целебесе.

Театральные костюмы хранились в сундуке на втором этаже кладовой. Каждый костюм был аккуратно перевит широкой бумажной лентой и лежал во всю длину, точно сабля в ножнах. Когда подняли крышку, сундук засверкал, будто был полон драгоценных камней. На каждой ленте крупными иероглифами были написаны название костюма и дата изготовления. Взглянув на костюмы, Миоко сразу поняла, что это не такие старинные костюмы, как в коллекции Мунэмити Эдзима. Но хозяин сомэйской усадьбы не ошибался, утверждая, что у Ато должны быть очень ценные костюмы. Это была не ошибка, а недоразумение, имевшее свою историю. Мунэмити просто не знал или не все знал о деятельности казначея клана Таномо Одзаки — автора «великой финансовой реформы», о которой Сёдзо в свое время рассказывал Кидзу в Каруидзава. Этот прижимистый и ловкий финансист стремился все превращать в деньги. Тайком он отправлял на судах в Осака все, за что только можно было выручить приличную сумму. В театральных костюмах он не видел особого проку. Он собрал все эти относившиеся к началу XVII века «караори» и «нуйхаку», охотничьи костюмы, жилеты, плащи, безрукавки и вместе с масками и барабанами все распродал.

Об этом свидетельствовали старинные документы, переплетенные в большой том, обнаруженный Сёдзо в шкафу на первом этаже.

— Ах, какая жалость,— воскликнула госпожа Ато, когда Сёдзо сообщил ей об этом, показывая книгу. Но выражение ее лица вовсе не было огорченным. Наоборот, она весело улыбалась. С интересом заглянув в книгу документов, она чисто по-детски удивилась:

— И вы умеете разбирать такие закорючки?

Документы были написаны витиеватой скорописью.

— О, сначала это было очень трудно,— ответил Сёдзо.

И действительно, когда он впервые увидел эти письмена, они для него были то же, что санскрит или персидские криптограммы.

— Когда я подумал, что мне теперь придется каждый день мучиться с этими головоломками, я даже хотел сбежать от Окамото.

— Ну, так нельзя!—тоном старшей пожурила его Миоко, выслушав это откровенное признание. Но глаза ее по-прежнему светились улыбкой, и она кокетливо добавила, что ей бы не хотелось поощрять его стремление к бегству.— Впрочем, если заставлять вас заниматься такими неприятными делами, какие я поручила вам сегодня, вы, пожалуй, опять захотите покинуть нас,— заключила она.

— Раз уж я взялся за эту работу, я ее выполню,— сказал Сёдзо.

— В таком случае, пока вы еще не сбежали от меня, давайте-ка уложим все это обратно. Помогите мне, пожалуйста,— живо проговорила Миоко.

Осмотренные костюмы лежали на сундуках, стоявших в ряд вдоль стены. На каждом сундуке — герб: сокол с распростертыми крыльями. Чтобы не вышло путаницы, костюмы были переложены бумагой.

Теперь Миоко передавала их Сёдзо, а Сёдзо убирал на прежнее место, склоняясь над глубоким сундуком. Спрашивается, зачем же она привезла сюда Кину? Он готов был высказать ей свое недовольство. Но от плохого настроения, с которым он входил в кладовую, сейчас не осталось и следа. Оно исчезло, как монета из прохудившегося кармана.

В голосе Миоко снова слышались те ласковые ноты, которые прозвучали вчера в разговоре по телефону. И эта нежность и грусть, навеянная воспоминаниями об умершем Кира, действовала на рассерженного Сёдзо, как целительный бальзам на рану. Временами в ее словах прорывалась горечь, словно она жаловалась, что ей больно, и это окончательно обезоруживало Сёдзо.

Впрочем, смерть Кира опечалила Миоко не так сильно, как ей казалось. Он был ее первой любовью. То был чудесный сон. Но с тех пор прошло шестнадцать лет. За эти шестнадцать лет она с ним ни разу не виделась и даже не обменялась ни одним письмом. Они были далеко друг от друга, стали совсем чужими. Действительно, это был только сон. Прекрасный, волнующий, навсегда запечатлевшийся в ее сердце, но всего лишь сон.

Смерть Кира она восприняла как смерть совершенно постороннего человека. Как будто другой Кира был предметом ее девичьих грез.

Когда бабка, рассказав ей, что он был женат на туземке и имел детей, спокойно заметила: «Все мужчины таковы»,— Миоко искренне пожелала, чтобы у бабки скривило рот. Она ненавидела ее в эту минуту. Но на самом деле ее тоска, ревность и жалость вовсе не относились к тому реальному Кира, который жил на Целебесе. Они, скорее, были обращены на некий прекрасный образ, живший в ее мечтах. Ее любовь к Кира давно превратилась в любовь к своим воспоминаниям. Она тосковала по любви. Трудно сказать, что в большей мере было причиной ее томления: неудовлетворенность мужем, которого она не любила, или праздная жизнь в роскоши и душевная пустота, которую нужно было чем-то заполнить. Во всяком случае у нее было слишком много свободного времени, и постоянно волновавшие ее видения скрашивали для нее будничную действительность. Как в зыбком тумане становятся странно похожими самые различные