— Алло! Алло!

Ответил мужской голос — по-видимому, клерк из гостиницы. Убедившись, что у телефона господин Сёдзо Канно, он соединил его с виконтессой. В трубке раздался ее голос:

— Алло! Алло! Канно-сан? Говорит Ато, Ато... Из Токио... Что? Вы меня слышите? Я ничего не слышу. Наверно, что-то с телефоном. Ато... Миоко... Мать Тадафуми...

Между городами было не более сорока километров. Сёдзо отчетливо слышал каждое слово. Но на том конце провода, видно, и в самом деле что-то не ладилось. Она по нескольку раз переспрашивала одно и то же, а он вынужден был без конца повторять ответ. До сих пор ему еще ни разу не приходилось говорить с ней по телефону. И не потому, что не было повода. Но всегда, когда он звонил, подходила одна из горничных, и он через них передавал то, что ему нужно было, не осмеливаясь попросить к телефону ее лично. Он еще ни разу не слышал из ее уст фразы: «говорит Миоко», хоть и с пояснением: «мать Тадафуми». Разговор по телефону всегда кажется каким-то более интимным. Люди словно шепчут что-то друг другу на ухо. Но чтобы она назвала себя просто по имени... Сёдзо почувствовал, что разделявшее их расстояние как будто сократилось и между ними установилась некая близость. Это придало ему смелости, и он весело прокричал в трубку, чтобы она продолжала говорить, не обращая внимание на телефонные помехи, что он ее хорошо слышит.

Слышимость, по-видимому, улучшилась и в другом аппарате: виконтесса больше не переспрашивала. Она сказала, что завтра собирается приехать в свою усадьбу — хочет осмотреть хранящиеся в кладовых театральные костюмы. Она надеется, что он ей поможет. Приедет она в автомобиле и так же вернется обратно. Только она хочет, чтобы о ее приезде никто не знал. Иначе ей придется задержаться в усадьбе, а у нее времени в обрез.

Усадьбу Ато сторожил старичок, проживавший здесь с женой, которая тоже была преклонного возраста и к тому же прикована ревматизмом к постели. Кстати сказать, сторож очень гордился тем, что отец его до революции Мэйдзи занимал пост комиссара казначейства,— это служило ему утешением в его бедности. Отчасти ради развлечения, а главным образом для того, чтобы как-то пополнить свой скудный бюджет, сторож занимался ловлей форелей. Обычно на заре старик брал удочки и уходил из дому.

Сёдзо, изучавший местный архив, иногда заходил в усадьбу, чтобы осмотреть кладовые, и ни разу он не застал сторожа на месте. Больная старушка обычно спала. Сёдзо сам брал из шкафчика ключи и действовал по своему усмотрению.

Значит, хотя бы на какое-то время сохранить в тайне приезд госпожи Ато будет нетрудно. Но объяснить ей это он не мог. Телефон стоял в магазине, рядом была большая столовая. Одно неосторожное слово — и наутро весь город будет знать эту тайну. Сам того не замечая, он почему-то весело улыбался и отвечал односложно: да, нет. «Я совсем как Марико»,— подумал он и сразу представил себе ее бледное личико с глазами то голубыми, то почти темно-синими.

Давно уж он не вспоминал о ней. Строго говоря, он и сейчас не вспоминал о Марико. Пока он слышал голос той, с кем договаривался о завтрашней встрече, он больше ни о ком не мог думать. И образ девушки с тонким, нежным личиком, мелькнув в сознании Сёдзо, тут же исчез,— так капля росы, едва появившись на травинке, сразу же скатывается с нее. Сёдзо никак не мог незаметно проскользнуть мимо комнаты Сакуко, выходившей на галерею. Двери комнаты были раскрыты, и яркий электрический свет заливал площадку перед ними. Невестка возилась с младшей дочерью— Тадзуко; девочка всегда капризничала, когда ее укладывали спать. Вместе со старой няней Осигэ, на попечении которой девочка находилась с самого рождения, мать успокаивала ее и переодевала на ночь.

— Госпожа Ато звонила? Значит, вам все же придется поехать в Бэппу?—остановила Сакуко деверя.

Из своей комнаты она не могла слышать, что говорилось по телефону, и Сёдзо заранее знал, что ему не избежать расспросов.

— Поехать в Бэппу? Да нет, не думаю — ведь мы уже поговорили с госпожой Ато.

— Это ничего не значит. Раз уж она сама позвонила, как же не явиться к ней с визитом? Это просто немыслимо...

Сакуко хотела еще что-то сказать, но тут сидевшая у нее на коленях четырехлетняя дочка пухлой ладошкой шлепнула ее по губам. Тадзуко хныкала, вырывалась у матери из рук, а та, увлекшись разговором, не обращала на нее внимания, и избалованная девочка рассердилась.

— Это что еще за дерзость! Несносная девчонка! — возмутилась Сакуко.

— Ай-ай-ай! Грех-то какой! Разве можно маму бить? —всполошилась старая няня, беря девочку к себе на колени. А Сакуко начала надевать на дочку теплый махровый халатик. Тадзуко продолжала хныкать и отбиваться. Сёдзо это было на руку.

— Таако! Таако!—ласково обратился он к девочке.— Если будешь плакать, придет старик-домовой из винокурни! — Когда-то в детстве его тоже так пугали.

— Не придет домовой, не придет!—кричала девочка.

— А вот придет! — пятясь к двери и поворачиваясь, чтобы уйти, дразнил ее Сёдзо.

— Не придет, не придет! —кричала вдогонку Тадзуко.

— Придет, придет! — повторял Сёдзо, радуясь, что ему удалось так быстро улизнуть.

Задержись он еще немного, и Сакуко стала бы допытываться, по какому делу звонила виконтесса, а он, возможно, не удержался бы и проговорился. Все-таки невестка, не чужая!

На следующее утро он всячески старался держать язык за зубами и не проболтаться. После завтрака Сёдзо надел серый костюм, серую шляпу и, взяв портфель, спустился вниз. Он быстро отыскал под темной лестницей свои коричневые ботинки. Пройдя через магазин, где сильно пахло только что взятым со склада вином, он вышел на улицу. По внешнему виду Сёдзо нельзя было определить, что направляется он не в библиотеку, а по какому-то другому делу. Правда, сегодня на нем был нарядный черный галстук в красную полоску и светло-голубая сорочка с отлично отутюженным воротничком. И галстук и сорочку он надел здесь впервые, но ведь это еще ни о чем не говорило.

Сёдзо прошел до конца узкую, кривую, с несколькими поворотами, улицу, застроенную купеческими домами, и быстрым шагом направился к высокой насыпи, обсаженной ивами, за которой виднелся большой самурайский дом.

Возле насыпи тянулся канал. По нему во времена Токугава местные даймё 123 отправлялись ко двору сёгуна на определенный срок. Тут кончался