Она идёт к Достоевскому во всеоружии: по дороге, в Гостином дворе, за один рубль серебром приобретается черный коленкоровый зонтик с красивой деревянной ручкой; в лавке на Невском за 60 копеек – портфель, куда аккуратно складываются бумага и карандаши. «.Мне хотелось показать вид порядочности», – признаётся она: таков ее нехитрый стратегический умысел[617].

В своём дневнике 1867 г., к которому нам придётся обращаться еще не раз, по относительно свежим, всего годичной давности следам она восстанавливает подробности первой встречи. Не все из них вошли в её позднейшие воспоминания, писавшиеся в иную эпоху – иной, куда более искушённой рукой. Так, во дворе дома Алонкина на углу Малой Мещанской и Столярного переулка, где квартировал Достоевский, автором дневника замечены «довольно неприличные хари», а на грязной лестнице «попались несколько человек очень неприличных и 2 или 3 жида»[618]. Анну Григорьевну, всегда отличавшуюся зоркостью взгляда, смущает контекст: известный писатель мог бы, по её мнению, выбрать и дом, и место почище.

Синяя домашняя куртка, в которой принимает её Достоевский, определена как довольно засаленная, зато с удовлетворением отмечено, что он был в безукоризненно чистом белье («В этом нужно было ему отдать справедливость, я его никогда не видела ходящим в грязном белье»)[619]. Но в общем работодатель Анне Григорьевне не показался. «Он мне не понравился и оставил тяжёлое впечатление», – лаконически сказано в позднейших воспоминаниях[620]. В раннем же черновом наброске (1883 г.) об этом говорится пространнее: «Я должна сделать одно замечание: ни один человек в мире, ни прежде, ни после, не производил на меня такого тяжёлого, поистине удручающего впечатления, какое произвёл на меня Фёдор Михайлович в первое наше свидание»[621]. Как выяснится в дальнейшем, никто не производил и более светлого.

Ей почему-то запомнилось, что он проживал в квартире № 13 (по другим источникам – в квартире № 36).

После первого дня ей показалось, что они не сойдутся, что она лишится столь желанной работы и, следственно, платы в 30 рублей, назначенной за её месячный труд. Правда, в «Воспоминаниях» размер вознаграждения увеличивается до 50 рублей: очевидно, по прошествии лет реальная сумма уже не соответствует значимости момента[622]. Но это – результат концептуального редактирования, когда, в целом не искажая фактов, мемуаристка деликатно подвигает их в сторону, наиболее благоприятную для изображаемого лица.

…В своё время, восстанавливая подлинные обстоятельства этой встречи, мы были поражены одним ускользнувшим от общего внимания совпадением.

4 октября 1866 г., в то утро, когда Анна Григорьевна впервые перешагнула порог квартиры Достоевского, неподалёку, на Смоленском поле, вершилась публичная казнь. На эшафот был возведён проходивший по каракозовскому делу Николай Ишутин (самого Каракозова повесили месяцем раньше). Облачённого в белый балахон, его десять минут продержали с петлёй на шее, после чего объявили помилование (т. е. приговор к вечной каторге). Таким образом, почти в точности повторился жуткий сценарий 1849 г. Тогда, правда, петрашевцам грозила казнь расстрелянием – трое из смертников были уже привязаны к врытым в землю столбам.

Казнь Ишутина (оставим первое слово без кавычек, ибо, как и автор «Идиота», казнимый тоже пережил свою смерть) состоялась в начале девятого утра. Анна Григорьевна явилась к Достоевскому в половине двенадцатого. Он, очевидно, ещё не знает, что Ишутин помилован.

«Он имел разбитый и больной вид», – говорится в «Воспоминаниях»[623]. «Он как бы был уж слишком расстроен и, кажется, даже не мог собраться с мыслями, – записано в дневнике. – Несколько раз он принимался ходить, как бы забыв, что я сижу тут, и, вероятно, о чём-нибудь думал, так что я даже боялась опять ему как-нибудь не помешать»[624].

Чем же так угнетён хозяин кабинета? Помимо текущих забот (кабальный договор со Стелловским, неоконченное «Преступление и наказание», долги, кредиторы и т. д., и т. п.) его не может не мучить мысль о том, что совершается – или уже соверши – лось – там. Он объявляет несколько обескураженной Анне Григорьевне, что не в силах сейчас диктовать, и переносит диктовку на вечер – на восемь часов: время не самое удобное для визитов, пусть даже и деловых, молодой девушки из хорошей семьи.

Вечером Анна Григорьевна застаёт совсем иную картину. Достоевский, как сейчас бы сказали, расслабился: он заводит с гостьей доверительную беседу. «Почему-то, – добавляет она, – разговор коснулся петрашевцев и смертной казни»[625]. Бывший смертник не просто обозначает сюжет – он подробнейшим образом описывает всю процедуру, а также – то душевное состояние, в котором тогда пребывал. Невероятно, что подобные ретроспекции доверяются девчонке – юной особе, которую он видит практически первый раз и которая, кажется, ничем не заслужила таких откровений[626].

Разумеется, в восемь вечера он не может не знать о помиловании. И не это ли сближение судеб подвигло рассказчика на внезапную исповедь, столь поразившую его случайную слушательницу? Ведь следующим вечером родственники уверяли её, что Достоевский был сослан на каторгу за убийство жены[627].

К этому следует добавить ещё одно, впрочем, может быть, неважное обстоятельство. Анна Григорьевна говорит, что она пришла к Достоевскому ровно через полгода после того, как начала заниматься необычным тогда делом – стенографией. Первый урок состоялся 4 апреля. В отличие от запомнившегося ей 4 октября она не придает особого значения этой дате. Но мы-то знаем: 4 апреля 1866 г. у решетки Летнего сада Каракозов стрелял в Александра II: на русского государя впервые посягнули публично. (И Достоевский с истошным криком «В царя стреляли!» ворвался к потрясённому А. Н. Майкову.) Через полгода, 4 октября, круг замкнётся казнью Ишутина. На события жизни частной ляжет кровавый отсвет российской истории. Эта тень будет сопровождать автора «Бесов» до его смертного часа, когда – опять же по воле случая – последним его соседом окажется один из главных действователей народовольческого террора…[628]

Он записывает её адрес: «Анна Григорьевна, на Песках, у Первого Военного Сухопутного госпиталя, в Костромской улице, в собственном доме». (Всё это пишется на обложке тетради с заметками к «Преступлению и наказанию»: как бы крестильная запись, означающая – «приобщена».) И с сокрушением замечает, что она могла заболеть, а он даже не знал бы, где её искать. И не ведал бы, «как вернуть продиктованную частицу романа», если она «отдумала работать и к нему не пришла в назначенный день»[629].

Она – не «отдумала».

Брачные игры

Чем могла привлечь Достоевского Анна Григорьевна? Нам уже приходилось говорить, что летом и осенью 1866 г. автор «Скверного анекдота» находится в состоянии «предсвадебных ожиданий». Недавнее неудачное объяснение с 22‑летней Анной Корвин-Круковской; неожиданное, видимо, для него самого предложение 20‑летней подруге его юных племянниц – Марии Иванчиной-Писаревой (странная тяга к девушкам с двойными фамилиями!), которое и было встречено весёлым девичьим смехом; «брачный зондаж» (это при живом-то, хотя и больном муже!) намерений дальней родственницы Елены Павловны