понятно, стала улавливаться мысль великого просветителя. Я сел и усердно переложил содержание трактата своими словами и счел себя победителем. Б. Ф. Поршнев требовал, чтобы доклад за неделю до чтения был представлен ему в его доме. Я явился по указанному адресу и был принят в маленькой комнатенке, видимо, служившей кабинетом профессора. На письменном столе выразительно лежал 1-ый том сочинений И. В. Сталина – настольная книга. Тут же стояла тарелка с двумя кусочками сахара и отрезанный в виде порции квадратик масла. Б. Ф. Поршнев сидел на диване. Я стоял перед ним в офицерской шинели без погон, с фуражкой в руке. Предложения сесть я не получил. Мне казалось, что я могу что-то сказать, о чем-то спросить. Б. Ф. Поршнев не проявил никакой заинтересованности к моему докладу. Я даже не понял, зачем к нему пришел. Он просто сказал, что все в порядке. Через неделю я читал доклад. Конец его был встречен всеобщим молчанием. Только хорошенькая Галя Иванова, с некоторым запозданием узнавшая, что я женат, негодующе заявила: «Ничего нельзя понять! Что это за доклад? Чепуха какая-то». Я был обескуражен. Профессор Поршнев, разглядывая холеные руки, заметил: «Доклад, конечно, не удался. Но нужно быть снисходительнее – хорошо, что т. Кац изложил содержание замечательного творения Руссо. Признаем это». И все. Я, конечно, ничего не сказал, но в душе негодовал. Я решил свое взять. Через некоторое время я выступил оппонентом по докладу о Гракхе Бабёфе. Поршнев подчеркнул, что я являюсь тем редким оппонентом, который прочитал не только доклад, но и источник. Я действительно с интересом прочел «Заговор Равных» Буонаротти. Год шел к концу. Никто не представил второго варианта доклада. Я его представил, и Б. Ф. Поршнев сказал: «Товарищи, теперь я вижу, что наш семинар оказался полезным. Посмотрите, как вырос за год товарищ Кац. Он написал отличный доклад!» Галя Иванова сидела, потупив черные глазки. Проставляя зачет мне в книжку, Борис Федорович вновь не удержался от похвалы: «Вам я ставлю зачет с особым удовлетворением!» Я тоже с удовлетворением расстался с профессором Поршневым, не унеся от него теплого чувства ученической благодарности. И вторым вариантом доклада я был обязан не ему, а преподавателю кафедры Древней истории Константину Константиновичу Зельину.

Лекции К. К. Зельина я слушал еще на первом курсе в 1940 г. Теперь, через шесть лет, я в числе четырех студентов, специализировавшихся по древней истории, стал заниматься в семинаре по источниковедению под руководством доцента Зельина. В последующие годы, вплоть до приезда во Фрунзе в декабре 1953 г., я встречался с Константином Константиновичем изо дня в день, занимался в семинарах студентом и аспирантом, слушал специальные курсы, был ассистентом на экзаменах, встречался у него в доме, гулял по Москве. Последний раз мы виделись в апреле 1964 г. в Ленинграде, где я выступал на симпозиуме по истории Древнего мира. Я получал от К. К. Зельина оттиски его статей, книги, письма. Константин Константинович удостоил меня большой дружбой. О нем я и напишу сейчас, хотя в 1946/47 гг. мы только узнавали друг друга. Ему было в то время немного за пятьдесят лет.

Студенты почему-то считали его сухим и очень строгим. Внешне он производил впечатление человека сурового и замкнутого. В действительности К. К. Зельин добрый и отзывчивый человек. Я всегда чувствовал себя совершенно свободно в его небольшой квартире, тесной от книг. Там я встречал его супругу, ныне уже покойную. Это была пожилая женщина с добрыми глазами.

К. К. Зельин человек громадных знаний и необычайно требовательный к себе. Я как-то написал ему (август 1967), что «прожитое и сделанное кажется каким-то чепуховым». У меня для этого имелись все основания: я ничего не успел. К. К. Зельин – крупнейший признанный ученый. Он писал мне в ответ: «Я очень сочувствую вашей фразе относительно того, что “все прожитое и сделанное кажется каким-то чепуховым”, потому что и я это очень остро чувствую, хорошо сознаю, как мало было мною сделано вследствие и субъективных и объективных причин. Среди субъективных особенно важным был недостаток целеустремленности (Вы-то им, как будто, не страдаете), что касается объективных, то здесь – четырнадцать лет работы по не специальности, а затем двадцать лет чрезмерной нагрузки педагогической работой. Эту работу я любил, но для того чтобы ее как следует проводить, необходимо некоторое ее ограничение. Все это, впрочем, необратимо, и я стараюсь быть более или менее спокойным даже в теперешнем моем положении». Так писал старый маститый ученый. Я ответил, что жизнь хорошо прожита тогда, когда в ней есть Левктра и Мантинея (места, где фиванский стратег Эпаминонд разбил спартанцев). Я имел в виду две большие книги К. К. Зельина – «Исследования по истории земельных отношений в Египте 2 в. до н. э.» (вышла в 1960 г.), «Борьба политических группировок в Аттике в VI в. до н. э.» (1964 г.). Первую Константин Константинович прислал мне с дарственной надписью: «Дорогому Алексею Леонидовичу Кац на добрую память и в знак дружеского расположения от автора». Вторую – он подарил мне при встрече в Москве 3 апреля 1964 года. Он спросил меня: «Хотите иметь мою последнюю книгу?» «Конечно», – ответил я. Константин Константинович подписал: «Дорогому Алексею Леонидовичу на добрую память от автора». Эти две книги могут составить славу ученому. А К. К. Зельин написал мне в октябре 1967 года: «Возвращаюсь к Вашему письму. Фразой относительно Левктр и Мантинеи, может быть, был бы доволен человек имеющий более высокое мнение о себе, чем то, какое имею я. Я никогда не претендовал на победу в научных сражениях и не одерживал их». Между тем, все его работы – это борьба за проникновение в глубины науки и громадная серия побед над ее трудностями. В одну из встреч Константин Константинович сказал мне, что его увлекают ранние греческие философы, и добавил с каким-то особым чувством: «Наверное, покажу, что такое история науки». В октябре 1967 года он сообщил: «В истории ранней греческой философии и науки я основательно завяз: источники скудны и трудны, а литература необъятная. Тем не менее, работа над этой темой меня очень интересует, и я ясно сознаю связь мысли далеких от нас философов с современностью. Предполагаю в этом году дать разбор двух-трех исследований об Анаксимандре и позднее сделать доклад по вопросу о том, что такое история науки с некоторыми методологическими соображениями относительно ее изучения». Нужно представлять себе проблему, чтобы понять, за какой труд взялся К. К. Зельин. О своих намерениях он говорил мне где-то в 1963 г., написал в 1967 г., статьи