Он уже, было, открыл рот, чтоб высказать и своё мнение, но вовремя осёкся: не сейчас! Не время и не место. Он должен выслушать доктрину англичанина, доктрину тех, кто, по их мнению, обязан насадить по всему миру свой образец свободы — свободы личности вне Бога и судьбы. Свободу, как форму одежды, не больше. Надел и пошёл. В приличном платье в приличное общество. Но платье приходит в негодность и мода меняется. То, что вчера казалось всем приличным, завтра, возможно, вызовет гнев, подвергнется хуле и осмеянию.

— Я думаю, — как можно мягче сказал он, — что вскоре вы поделитесь с китайцами своим секретом счастья.

Лорд Эльджин даже бровью не повёл, не уловил скрытой издёвки.

— Всё, что наработано английской демократией, особенно, парламентом, принадлежит всему миру! — Он разогнал рукой дым и выпятил губу. — Китай, воспринявший наши идеи, будет славен и велик, а вот Россия, — он многозначительно посмотрел на Игнатьева и повертел в пальцах сигару, — может сойти с державных рельсов и загреметь под откос истории.

— Отчего столь мрачные прогнозы? — поинтересовался Николай тоном случайного покупателя в посудной лавке, которого, если что и волнует, так это еле видимый надкол на вазе, присмотренной для спальни, да ещё её цена, завышенная самым наглым образом.

— Вы спрашиваете, отчего? — самодовольно произнёс лорд Эльджин и его проницательный взгляд упёрся в карманные часы: — Я вас не задерживаю?

— Нет.

— Тогда, извольте. — Он спрятал часы в нагрудный карман и заложил ногу на ногу. — Во-первых, вы не отменили крепостное право.

Я говорю "вы", ни в коей мере не подразумевая под своим обращением вас лично, а только адресуясь к вам, как к члену того аристократического слоя, который всё ещё заглядывает в рот, простите, царю-батюшке. — Он усмехнулся собственной иронии и весело продолжил. — Во-вторых. Пора, в конце концов, вашему государству иметь конституцию согласно веяниям времени.

Монарх монархом, но самодержавие, абсолютизм — опасны.

— Чем?

Единовластное правление — путь в никуда. Ошибка одного приводит к гибели всего народа. Вы скажете, — он стряхнул пепел в печь, на догорающие угли, — что император — помазанник Божий. Не отрицаю, но и не приветствую подобного воззрения. Поймите, — уговаривающим тоном обратился он к Игнатьеву, — у России нет иной дороги, кроме той, которая ведёт и Англию, и Францию, и Соединённые штаты Америки вперёд, к благоустройству мира.

Игнатьев молча допил чай, отставил чашку.

— Об этом я не думал.

— Времени у вас достаточно, — намекая на его молодость, поднялся из-за стола англичанин и неожиданно спросил: — А как мне лучше въехать в город?

— После штурма?

— Да.

Игнатьев тоже встал.

— Советую взять многочисленный конвой, не менее двух тысяч человек, а так же, из предосторожности, занять одни из ворот.

— Почему? — остановившись в дверях кумирни и поглядывая на моросящее хмурое небо, с недовольным видом спросил лорд Эльджин.

— Дело в том, что у китайцев есть обычай закрывать ворота в сумерки, на всю ночь, и чтобы вы не оказались в западне, чтобы предупредить какое-нибудь недоразумение или вероломство, лучше приставить к воротам европейский караул: надёжный и воинственный.

Николай понимал, что если не принять эти меры, китайцы могли просто не пустить его в город после вступления союзников. Вместе с тем, ему хорошо было известно, что ничто так не оскорбит китайцев, как требование передачи одних из столичных ворот англичанам.

Лорд Эльджин крепко пожал ему руку, швырнул сигару под стену кумирни и с помощью лакея забрался в возок с кожаным верхом. В своей раззолоченной карете он старался лишний раз не ездить: не привлекал к себе внимания — боялся покушений.

Казаки, выстроенные в линию почётного караула, отдали ему честь, а Игнатьев мысленно пожелал англичанину «ни пуха, ни пера». Каждый добывает именно тот опыт, который нужен ему; поэтому он всегда личный, собственный, неповторимый, хотя со стороны кажется, что всё человечество спотыкается об один и тот же камень: камень выбора. Выбора своих намерений и своих поступков — ежедневно, ежечасно, а порою, и ежесекундно. Пожизненно. До гробовой доски, а, может, и посмертно.

Глава XХIX

— Чтой-то мой Палыч задумываться стал, — обеспокоенно пожаловался Дмитрий Скачков, показывая Курихину щенков. — Как бы с ним чего не приключилось…

— Ты шаволь ево, гони скуку-печаль, — посоветовал Антип и стал дразнить своего "тигра". — Злющий огылтень, гля, щерится. — Щенок норовил укусить. Жамкал палец казака беззубыми дёснами.

— И я ж про то, — ответил Дмитрий, — как бы с глузду не съехал.

Курихин потрепал щенка и опустил на пол.

— Ты, вот чиво, — посоветовал он камердинеру. — Скажи драгоману, пусть ён свозит их превосходительство куда-нибудь, уток постреляет.

— Да он и не охотник, ни на вот, — Скачков показал ноготь мизинца.

— Ништо, похлопал его по плечу Курихин. — Главное, занять. А то ево тараканы заскребут, мокрицы зашшекочут.

— Это ты хорошо надоумил, — сгрёб расползавшихся щенков Дмитрий и упрятал их в корзину, прикрыл тряпкой. — А то вздыхает по ночам, будто сычурь болотный. Прямо страх…

Татаринов выслушал Скачкова, достал папиросницу, неспешно закурил:

— Говоришь, задумываться стал?

— Ночьми не спит, зубами скорготит.

— Это не дело, — примял длинный мундштук папиросы Татаринов и вспомнил, что Игнатьев давно хотел осмотреть поле сражения под Чанцзяванем, да всё что-то мешало. То было рано, могли обвинить в нарушении покоя мёртвых или заподозрить в мародёрстве, то необходимо было принимать у себя союзников и наносить ответные визиты, то зарядили дожди, дороги развезло, испортилась погода, то то, то это, чехарда насущных дел, апатия, тоска… а тут, если проглянет солнце, можно будет выбраться в поля, проехаться верхом. Он затянулся папиросой, выпустил несколько колечек дыма и почесал кончик носа. — Думаю, что в святотатстве нас не обвинят.

На следующий день, как по заказу, дождь прекратился, повеяло теплом. Солнце ярко озарило русский флаг, старые сосны и липы. Его лучи позолотили прореженную топорами тутовую рощу, и пустынные осенние поля. Звонко зацвинькали синицы, загомонили воробьи. В лужах отразились облака.

Татаринов посовещался с Баллюзеном, Баллюзен — с хорунжим, и через пять минут весь наличный состав миссии был выстроен для смотра во дворе. Как на плацу.

Заслышав звуки и команды построения, Игнатьев вышел