Шрифт:
Закладка:
— Наш Палыч — посерёдный человек. Хлопочет меж огней. Сам видишь, то китайцы к нему валят, то союзники.
Он приготовил чай и понёс его Игнатьеву.
Глава XХVIII
С двадцатого сентября задули порывистые северо-западные ветра — холод по ночам стал ощутимей. Русский флаг, развевавшийся над кумирней, не просыхал от дождя. Дни стояли серые, ненастные. Мародёров, содержавшихся в сарае под замком, официально передали англичанам, во время их очередного визита к Игнатьеву.
Лорд Эльджин был мрачен, много курил и сказал, что затягивание переговоров более не допустимо.
— Это может дурно сказаться на моих честолюбивых планах, — с плохо скрываемым раздражением открылся он. — Я давно мечтаю стать генерал-губернатором Индии, стремлюсь к этой должности вот уже несколько лет, но проделки пекинских мартышек могут сильно повредить мне: сказаться на моей деловой репутации.
— А я предупреждал, что китайцы коварны, — мягко заметил Николай. — К тому же ваш Парис был непомерно злобен: китайцы жаловались на него неоднократно, особенно Гуй Лян.
Лорд Эльджин нахмурился.
— Я сам одёргивал его не раз, но что самоуверенному человеку, ухватившему удачу в свои руки, чьи-то предостережения? Пустое!
Кто на гребне волны, тот, считай, что под парусом: под парусом и при попутном ветре. А коли так, что толку слушать нытье скептиков? Живи и пользуйся моментом.
— Вот он теперь и пользуется им в тюрьме Бэй-со. Мало того, что настроил маньчжуров против себя, ещё и вашу репутацию поставил под сомнение.
— Не сыпьте соль, — болезненно поморщился лорд Эльджин. — Опыт хороший учитель, он всех делает умнее. Я верю, что Отец небесный милует того, кого любит, и по милости своей не взвалит на него сверх того, что он может снести.
— Вы говорите о себе? — поинтересовался Игнатьев, хорошо помня, что его собеседник шотландец и, как многие шотландцы, считал себя евангелистом-протестантом; лорд Эльджин не раз упоминал, что вера его основывается исключительно на Евангелии. "Я уповаю на перст Божий! — не без пафоса восклицал он всякий раз, как только речь касалась того или иного христианского догмата. — Мой долг по отношению к Всевышнему — быть человеком нравственным, бороться с развратом язычников". Этих убеждений ему явно хватало для того, чтобы служить короне, спать спокойно и не испытывать угрызений совести.
— И о себе тоже, — после долгой паузы ответил лорд Эльджин. — Хотя не могу сказать, что равнодушен к участи Париса. Мы — шотландцы — люди суровые, но не настолько, чтобы забывать о страданиях близких, — он горько усмехнулся и добавил. — Когда кипят страсти, появляется накипь.
— В вашем случае, кровавая, — с холодной учтивостью заметил Николай и подумал, что ни лорд Эльджин, ни Парис, ничуть не похожи на романтических персонажей Вальтера Скотта. Они, скорее всего, герои Вильяма Шекспира — алчные, коварные, злопамятные. — Напористость господина Париса, — продолжил он сурово, — имела бы куда больший эффект, не проявляй он столь бурно своей бесцеремонности и злобного презрения к китайцам. — Видя, что собеседник слушает его и не перебивает, он смягчил тон и постарался внушить собеседнику мысль, что, не перепоручи тот ведения переговоров Парису, мир уже давно был бы подписан.
— Я сам не раз думал об этом, — признался англичанин. — Вы правы.
Ответ понравился Игнатьеву, и он сказал, как можно вежливей.
— Не тот выигрывает сражение, кто неизменно думает о нём, а тот, кто постоянно думает о людях, с которыми намерен одержать победу.
Понимая, что посланник её величества приехал к нему издерганный бесплодными переговорами с принцем И Цином, ушедшим, как говорят шахматисты, в "глухую оборону", он интуитивно догадывался, что лорд Эльджин, потерявший своего активного помощника Париса и не видевший в бароне Гро своего единомышленника, ни в чём сейчас так не нуждается, как в поддержке и сочувствии. Это то малое, что он мог дать и отчего потомок шотландских королей просто не мог отказаться. Он не то, что соболезновал, он оказывал чрезвычайную помощь. И лорд Эльджин был благодарен ему за это.
— Говорите, говорите! Я вас очень внимательно слушаю.
Николай кивнул.
— Продолжаю. Не далее, как полчаса назад, вы мне пожаловались, что «маньчжуры перешли к обороне» и это у них получается, так?
— Слово в слово.
— Тогда давайте думать, — Игнатьев озабоченно потёр висок. — Если оборона является тактикой наступления, она приведёт к победе. Но это в том случае, если возможность победы вы сами уступите китайцам. Оборона это недостаток. Победа в наступлении. Так мыслят маньчжуры. Ещё в четвёртом веке до Рождества Христова их полководец Сунь-цзы поучал: "Тот, кто хорошо обороняется, прячется в глубины преисподней; тот, кто хорошо нападает, действует с высоты небес".
— Значит...
— Значит, надо нападать, не упускать инициативы. Нужно заставить маньчжуров действовать в ущерб себе — такова предпосылка победы. Когда противнику что-то дают, он обязательно берёт. Надо обрушиться на врага со всею мощью водопада, низвергающегося с высоты самой высокой горы, дать ему возможность спрятаться в "глубины преисподней", побывать в аду.
Его слова воодушевили лорда Эльджина.
— Я счастлив это слышать! Наступаю.
— То, что достигнуто в Персии и Турции столетиями и постоянными усилиями всех государств, то судьба предоставит вам решить одним ударом, — взял верный тон Николай, и струны честолюбия запели в душе собеседника: — Иду на штурм!
— Не меняйте в пути планы. Ваша цель — Пекин.
Во время завтрака лорд Эльджин заговорил о несовершенстве человеческой природы, об общественной морали, о невозможности поступать в жизни так, как этого требует церковь.
— Я заметил, — сказал он Игнатьеву, — вы излишне гуманны. Не взывайте к милосердию вообще, не выказывайте слабости.
— А то что?
— А то выйдет, как в известном анекдоте: бедный аббат обращается к графу: — Господин граф, помогите мне! — Граф его спрашивает: — А с какой стати я должен вам помогать? — Аббат отвечает: — Но я должен жить! — На что граф небрежно отмахивается: — Не вижу такой
