— Ай-я! — вскрикнул Шарпанов и птицей, не коснувшись стремени, взлетел в седло. Его жеребец норовисто встал на дыбки — дал "свечку". Оказавшийся сзади Савельев едва успел отпрыгнуть, уйти из-под копыт, и конь, почуяв опытного седока, его воинственный настрой, пошёл манёвренным намётом.

Следом вылетели из ворот Татаринов и Стрижеусов.

Курихин, стоявший в карауле, сам отчаянный наездник и рубака, от огорчения чуть не заплакал: самое время кому-нибудь заехать по зубам, разбить сопатку, а тут зевай под гадским дождичком и мокни, как дурак!

Завидев казаков, мчавшихся на бешеном аллюре, мародёры стали разбегаться.

— А, карачун базарный! — настиг одного Шарпанов и на полном скаку забросил на коня, перехватив в поясе, словно барана. Другого, удиравшего во все лопатки, заарканил Стрижеусов. Тот заверещал и тотчас схлопотал по уху.

— Цыть, обмызок! Я на шкоду нервенный.

Мародёров связали, повезли показывать Игнатьеву. Следом бежали возбуждённые китайцы, плевали в лица грабителей: своих же соплеменников — носильщиков-кули.

Грязные, промокшие, с бегающими от страха глазами наёмники, плюхнулись в лужу перед воротами кумирни и запросили пощады.

— Всыпать бы им по первое число, — сказал Николай драгоману, поправляя на своих плечах казачью бурку, — запомнили бы на всю жизнь: своё потеряй, а чужое не тронь. Но, — поёжился он от утреннего холода, — мы сторона нейтральная.

— Отпустить? — спросил Татаринов, передавая повод своего коня уряднику Беззубцу.

— Нет, — поразмыслив, распорядился Игнатьев. — Посадите под замок.

Передадим официально союзникам.

— А может, — высказал предположение Вульф, — сразу отдадим китайцам: мэру города?

Николай посмотрел, как в луже лопаются дождевые пузыри, перевёл взгляд на затянутое серой наволочью небо и недовольно поморщился: погода испортилась надолго.

— Думаю, не стоит. Жители Тунчжоу и так нам благодарны за защиту, а настраивать союзников против себя, нам не резон. — Так что, — уточнил он своё распоряжение, — арестовать и передать англичанам.

Длиннорукий Стрижеусов ухватил за шиворот перепуганных насмерть наёмников и поволок к сараю.

— Вишь, — сказал он караульному Курихину, — своя голь ходит околь, а чужая в глаза прыгает.

— Давни их, шобы рёбер не собрали, — посоветовал Антип и погрозил кулаком одному из мародёров. — Попадись ты мне, я б те замузыкал промеж рог.

Дмитрий Скачков, выглянувший посмотреть на возмутителей спокойствия, презрительно сплюнул.

— Шелупонь. Мякинники по жисти.

Он широко зевнул и отвернувшись, добавил.

— Отрёпки собачьи.

Услышав слово «собачьи», Курихин передёрнул плечами — сырость пробирала до костей, и хмуро покосился.

— Цуценята ишшо вошкаются? Часом, не упрели?

— Один того, утютькался, — печально вздохнул Дмитрий. — Околел.

— Не мой ли огурной, тигра беззубая? — с неожиданной тревогой в голосе спросил Антип.

— Не-е, — поспешил успокоить его Скачков. — Твоя тигра дудолит соску.

Курихин обрадовался.

— Ты за ём приглядай! Могёт, мы с ним домой поедем.

— Соскучился? — прислонился к дверному косяку Дмитрий, и Антип признался: — Мускорно чевой-то.

Дождь, ослабевший к утру, снова усилился.

Глава XХVII

Семнадцатого сентября приехали англичане. Главнокомандующий сухопутными войсками генерал Хоуп Грант, командир второй дивизии Роберт Непир, военный секретарь лорда Эльджина и двое адъютантов.

— Вот, — подавая руку для пожатия, сказал Хоуп Грант, — решили заехать, сообщить, что скоро выступаем.

Игнатьев уловил в его голосе нотки бахвальства, и как можно радушнее ответил на приветствие.

— Весьма признателен, располагайтесь.

Жалуясь на застарелый ревматизм, Хоуп Грант сел поближе к огню, остальные разместились возле стола, придвинув к нему лавки и стулья.

— Можно было бы выступить войскам уже сегодня, — зябко потирая руки, сказал главнокомандующий, — но тяжёлая осадная артиллерия прибудет никак не раньше трёх дней. Всему виной несносные дороги.

— Осенняя распутица, — в тон ему добавил генерал Непир.

Игнатьев присел на посольский сундук.

— Решили штурмовать?

Хоуп Грант посмотрел на генерала Непира и, как бы советуясь с ним и приглашая того разделить ответственность за предстоящую боевую операцию, напустил на себя строгости.

— Ограничимся захватом стен.

— Будем держаться того плана, который вы нам предложили, — уточнил военный секретарь лорда Эльджина. — Ни в коем случае не входить в город.

Роберт Непир кивнул головой и Хоуп Грант продолжил.

— Надеемся, вы повлияете, в конечном счёте, на китайцев, вразумите их, уговорите на мир. — Это было бы кстати, — заметил Роберт Непир и посмотрел на Игнатьева с той многозначительной пытливостью, за которой можно прочитать всё, что угодно, кроме смиренной просьбы.

— Рад буду случаю оказать вам услугу, — без всякого энтузиазма ответил Николай, поскольку ни от барона Гро, ни от лорда Эльджина ему пока не поступало предложение выступить в роли посредника, а те или иные реплики английских вояк не более, чем пустой звук: слова, слова, слова. — Он встретился взглядом с военным секретарём лорда Эльджина и озабоченно добавил: — Лишь бы мне удалось завязать между вами и маньчжурами переговоры. — Он намеренно выделил голосом ключевые слова фразы. — Главное, двигаться к цели, а не топтаться на месте.

— Чрезвычайно рады вашему согласию помочь нам в перемирии, — довольно бодро для своего преклонного возраста поднялся Хоуп Грант и снова потёр руки, как бы отогревшись или выполнив возложенную на себя задачу.

К вечеру задул «монгол» — холодный северо-западный ветер, и на Игнатьева вновь навалилась тоска. Невыносимо трудно ждать! Невыносимо. Последнее время он серьёзно боялся, что лорд Эльджин станет уступчивее для китайцев и, опасаясь за жизнь парламентёров, а более всего, за собственное реноме, подпишет мир под стенами Пекина. Если это произойдёт, ни о каком Айгунском договоре можно будет и не заикаться.

— Надо будет сделать всё, чтобы китайцы стали смотреть на нас с обожанием, как смотрят друг на друга влюблённые, тая от взаимной нежности и счастья, — озабоченно проговорил Баллюзен, принимая близко к сердцу всё, что было связано с переговорами, и явно сочувствуя Игнатьеву. — Увидев, как тот побледнел, он стушевался. — Я может быть, что-то не так сказал? — засомневался гвардии капитан конной артиллерии и сконфуженно примолк.

— Да, нет, — вздохнул Николай. — Вы говорите всё верно: тая от счастья и нежности...

После исчезновения My Лань и пленения парламентёров он чувствовал себя рвущимся на волю, не мог избавиться от ощущения петли на шее... Вот уж действительно: любовь