Шрифт:
Закладка:
Фицрой был тепло принят при дворе Франциском и герцогом де Монморанси. Его разместили в резиденции дофина, с которым он должен был делить стол. На зиму Фицрой и граф Суррей остались в Париже, а весной 1533 года отправились вместе с Франциском сначала в Фонтенбло, потом в Лион, а затем в Тулузу и Монпелье. Там их и застал в середине августа Норфолк, прибывший во Францию во главе делегации, отправленной Генрихом, чтобы убедить Франциска отменить запланированную встречу с папой в Марселе. Когда Франциск отказался, обоих юношей пришлось поспешно отозвать под предлогом того, что Фицрою пора было жениться, а графу Суррею – начать жить полноценной супружеской жизнью со своей молодой женой18.
Враждебное отношение Анны к Фицрою начало приобретать отчетливые формы после его возвращения. В случае удачного союза с одной из европейских принцесс он мог рассчитывать на блестящее будущее. Такие перспективы уже обсуждались ранее. В частности, рассматривалась кандидатура Екатерины Медичи, которая в итоге вышла замуж за герцога Орлеанского, а также инфанты Марии Португальской, племянницы императора Карла19. В октябре 1528 года кардинал Кампеджи с некоторой осторожностью предложил довольно рискованный план – обручить Фицроя с его ныне опальной сводной сестрой Марией. Он ухватился за эту идею как за последнюю возможность отвлечь Генриха от намерений развестись с Екатериной. В разговоре с секретарем папы Климента он поделился своими рассуждениями: при условии выдачи Святым престолом соответствующего разрешения этот брак мог бы стать «инструментом установления порядка престолонаследия», разумеется, если предложенный план не будет сразу же отвергнут как слишком фантастический20.
С точки зрения Анны, лучше и надежнее всего было поскорее женить Фицроя на ком-нибудь из ее родни. Несмотря на разногласия с дядей, она считала свою кузину Мэри Говард, сестру графа Суррея, лучшей партией. Однако ни сам Норфолк, ни его живущая отдельно супруга, если бы решение зависело от них, не выбрали бы Фицроя в качестве будущего зятя. У них уже были наготове более подходящие и надежные кандидатуры. Однако Анне удалось повлиять на Генриха, и окончательное решение осталось за ним21.
26 ноября 1533 года Генри Фицрой и Мэри Говард обменялись свадебными клятвами во время скромной церемонии, состоявшейся в королевской часовне во дворце Хэмптон-корт. Генрих выделил молодоженам великолепный дом на берегу реки недалеко от Уайтхолла, ранее принадлежавший епископу Нориджа. В силу возраста (молодым было всего по четырнадцать лет) они не сразу стали жить вместе. Впрочем, судя по тому, что они и позже не слишком стремились исполнять супружеские обязанности, их брак едва ли можно было назвать браком по любви. Совсем иначе прошли свадебные торжества в Марселе, где герцог Орлеанский взял в жены Екатерину Медичи. По иронии судьбы им тоже было по четырнадцать лет, однако после пышного свадебного пира молодых проводили в роскошную опочивальню, где им ничего не мешало сполна насладиться сексом. Наблюдавший за этим Франциск отметил, что «оба проявили доблесть во время этого поединка»22.
Вопрос с женитьбой Фицроя был решен, и Анна оставила его в покое. Он уже не представлял для нее такой опасности, как раньше. Теперь ее внимание было занято собственной сестрой, овдовевшей Мэри Болейн, которую весной 1534 года пришлось отлучить от двора за то, что она тайно вышла замуж за Уильяма Стаффорда, человека незнатного и небогатого. Стаффорд служил в гарнизоне Кале, а на банкете в честь коронации Анны среди многих других прислуживал за столом. Он был младшим сыном мелкопоместного дворянина из Мидлендса и не имел никакого отношения к покойному Эдварду Стаффорду, 3-му герцогу Бекингемскому.
Анна была в ярости и жестоко критиковала сестру. Протокол запрещал браки с членами королевской семьи без особого разрешения короля, и на нарушителей налагались санкции. Болейны должны были неукоснительно соблюдать это требование королевского протокола, в противном случае положение Анны могло оказаться под угрозой. Более того, с точки зрения Болейнов, всегда смотревших на брак как на возможность повышения социального статуса, это был мезальянс. Генрих был тоже сердит, но, похоже, далеко не так, как его супруга23.
Мэри решила обратиться за помощью к Кромвелю – в нем она видела единственную надежду для себя и своего мужа. Этот факт позволяет судить о некоем превышении полномочий, которое позволял себе новоиспеченный первый секретарь. Об этом же свидетельствует и замечание Джона Хьюси в письме виконту Лайлу: «Я полагаю, господин секретарь думает, что Вашей Светлости не следует обращаться с просьбой о посредничестве в ваших делах ни к кому, кроме как к нему самому»24.
В известном письме Кромвелю Мэри изливает ему душу. Она признается в том, что им со Стаффордом «не следовало действовать так поспешно и дерзко без ведома короля». Единственным оправданием столь необдуманного поступка, считает она, может служить тот факт, что «он так молод, и любовь победила рассудок». Столь велика была их любовь, что она «скорее пошла бы вместе с ним на паперть просить хлеба, нежели согласилась бы стать без него величайшей королевой христианского мира». Эти слова удивительным образом напоминают пафосное заявление Генриха о том, что он «скорее пойдет по дворам просить милостыню, чем согласится расстаться со своей горячо любимой женой»25.
В письме она жалуется, что не только отец и брат жестоко отвергли ее, но так же поступила с ней и ее сестра, женщина, которая делит с Генрихом постель, как когда-то делила она сама. Ей остается надеяться только на то, что Кромвель вмешается и убедит короля вступиться за нее и ее мужа перед Анной: «…ибо, насколько я вижу, Ее Милость так сильно недовольна нами, что без доброго заступничества короля, если он пожелает сменить гнев на милость, нам
