Шрифт:
Закладка:
«Не стыдно ли было не известить меня, меня, который так любит вас, так безумно и горячо!» – говорили мои глаза.
«Хороша любовь! Почти целый месяц не вспомнил обо мне», – ответили ее глаза. И мне вдруг стало стыдно за себя, за свою любовь, за свои опасения и молчания на все нападки товарищей. Я невольно потупил глаза, но тотчас же снова с удивлением взглянул на нее. Что это? Или мне так показалось. На лице ее появился легкий румянец, глаза заблестели. На губах выступила кроткая, но шаловливая, чисто детская улыбка. Она отвернулась и, не смотря на меня, проговорила вполголоса:
– Зачем вы так давно не были? Забыли меня. Всем мужчинам нужна забава… Если женщина здорова, забавна… Они возле нее. Если нет…
Я не дал ей кончить…
– Неужели вы можете обо мне так думать, княжна? – вскричал я.
Я сложил руки. Я хотел сказать: «Вы не знаете, как вы мне дороги…» И только сказал:
– Вы меня жестоко обижаете!
Она быстро протянула ко мне руку.
LX
– Простите! Я пошутила… – сказала она, а я схватил протянутую руку, крепко пожал… И затем, сам не зная как, прильнул к ней губами. При этом я невольно почувствовал, как слезы у меня задрожали в горле.
Она выдернула руку и спрятала ее под подушку.
– Я знаю, – снова заговорила она тихо, – что я никому не нужна, что жизнь моя в тягость, и не мне одной…
– Это ты напрасно говоришь, ты грешишь, – резко вмешалась тетка. – Если бы ты выздоровела… поправилась бы, ты могла бы быть многим полезна, а теперь только дорога… вам.
– И я тоже думаю, – прибавил я с убеждением.
– И вы тоже? – переспросила она, прямо уставив в меня свои засиявшие глаза. На щеках у нее выступил румянец пятнами, грудь слегка заволновалась.
– О да! И я также… – прибавил я.
– Благодарю!.. – сказала она грустно и неопределенно и прилегла на подушки – как будто под наплывом радостного довольства собой. Она то закрывала, то снова открывала глаза, щурилась и улыбалась. Она походила на кокетливого ребенка, которому хорошо, приютно на солнце, греющем его, с такой лаской.
И вдруг она поднялась. Оправила быстро пуховую шаль, которой была закутана… улыбка исчезла, румянец также. Ее лицо опять стало бледным и грустно угрюмым.
– Опять игрушки, увлечение!.. – проговорила она шепотом про себя и вдруг резко обратилась к тетке:
– Ma tante, посмотри, пришел ли Ахмед и что лошадь?!
Тетка всплеснула руками.
– Вот!.. Подите вы с ней! Едва держится на ногах, а хочет опять скакать верхом на этой проклятой лошади. Ведь два раза била ее… нет!
– Ma tante, посмотри же! Я тебя прошу. Не то я сама пойду!..
И она поднялась с дивана и пошатнулась.
– Сиди! Сиди! Иду!..
И она ушла.
– Знаете ли, что я вам скажу, – обратилась она ко мне серьезно, когда дверь захлопнулась за теткой. – Я умру через месяц и три недели. – И она пристально, угрюмо посмотрела на меня.
Я пожал плечами.
– Откуда же это вы могли узнать? – спросил я.
– Я не знаю. Какой-то внутренний голос говорит мне. Это мое убеждение.
– Полноте! Поверьте, это только вам так представляется теперь, когда вы еще больны, не оправились. Жизнь и здоровье вернутся, и мрачные мысли исчезнут.
– Я не жалею жизни. Я не боюсь смерти. Я желаю ее. Сколько раз, почти каждый день я ее искала…
– Это просто неудача жизни в вас говорит. Вы не испытали ее радости… Взаимного глубокого чувства…
Она вдруг страшно побледнела, так что я невольно вскочил со стула, но она протянула руку вперед.
– Ничего… это пройдет!.. Воспоминанье…
Она несколько мгновений лежала, тяжело дыша, и затем румянец снова резкими пятнами выступил на ее щеках.
– Жить не стоит! – снова заговорила она, не смотря на меня, как бы сама с собою.
Что страсти?!! Ведь рано иль поздно их сладкий недуг Исчезнет при слове рассудка…– И чем же сладка жизнь! Чем держится обман?.. И какой обман! Грубый, бесчеловечный! (Она вдруг приподняла голову и остановила на мне свой сверкавший взгляд.) Знаете ли? Мне иногда представляется весь этот сумбур, который зовут жизнью, в виде мрачной, темной волны. Она медленно поднимается вокруг вас, поднимается в вашем сердце. Растет выше и выше. Вам становится нестерпимо жутко… И вдруг!.. Она разбивается в пену и покрывает вас белым саваном забвения… Вам становится легко, покойно, хорошо!..
И на губах ее снова появилась покойная кроткая улыбка. Она опрокинулась на подушки и закрыла глаза.
«Точно мертвая!» – подумал я, и сердце во мне остановилось.
LXI
– Княжна! – заговорил я с дрожью в голосе… – Мне кажется порой жизнь потому мрачной… что мы ищем в ней наслаждений для себя, собственно для себя. Но неужели же человеку не может доставить наслажденье счастье другого, близкого к нему человека… Человека, который весь предан ему, до полного самозабвения, до последней капли крови?!
Она раскрыла глаза, пристально, не мигая, посмотрела на меня и спросила резко:
– Без взаимности?!
– Да! – прошептал я. – Даже без взаимности.
Она тихо покачала головой и снова опустила ее на подушки, прошептав:
