многим задурило головы, по сути своей ничуть не лучше противопоставления Ленина и Сталина: Ленин был, конечно, умней, и целью его было разрушение империи, но до всякого Сталина отстроилась у него та же самая империя. Оба сводили мир к плоским материальным стимулам. Оба отличались глубоким неверием в человека и презрением к нему. Ленин и Сталин были одинаково бесчеловечны, хотя бесчеловечность Ленина азартней и по- человечески ярче; оба не лишены демонического обаяния, хотя обаяние это разное. Ленину не случилось дожить до старости — не то, думается, старость его могла быть ничем не лучше сталинской, омраченной манией величия, резонерством и паранойей.

Дьявол многих заморочил своим люциферическим, творческим, прогрессистским ликом. Однако носитель света — или носитель огня, в древнегреческом варианте — приходит к человеку не для того, чтобы сделать его жизнь комфортнее, а для того, чтобы набрать себе войско против Бога. Сущность всякого Люцифера, каким бы гордым богоборцем и в широком смысле прогрессором он ни являлся (слово «прогрессор» нам еще многократно понадобится) — ариманическая, то есть консервирующая; каждый прогрессор — представитель спецслужбы, тайной полиции, навязывающий массе свое представление о норме. Всякий Люцифер — разведчик и покровитель искусств.

Решительное развитие образ Воланда получил в шестидесятые годы. В это время появляются два ключевых текста, которые и подготовили путинский миф, определив его победу в девяностые. Первый — роман Аркадия и Бориса Стругацких «Трудно быть богом», где в средневековом Арканаре на отдаленной планете действует разведчик с земли, Антон, он же дон Румата Эсторский, прогрессор, аристократ, атлет, человек остроумный и высокомерный, глубоко презирающий местные власти и оказывающий покровительство немногочисленным профессионалам, в которых заинтересована Земля: это ученые отец Кабани и Будах, а также отдельные мыслители и поэты. В свободное время Румата ведет богословские диспуты с отцом Кабани и Будахом, а также разбойником Аратой Горбатым, арканарским Пригожиным, требующим дать ему земное сверхоружие. Второй роман, определивший последние двадцать лет советской власти благодаря культовой экранизации, — «Семнадцать мгновений весны» Юлиана Семенова.

Семенов и сам был негласным и нештатным сотрудником тайной полиции, поддерживал контакты непосредственно с шефом КГБ Юрием Андроповым и нередко выполнял его личные задания. Это дало ему возможность неограниченно пользоваться для своей работы засекреченными архивами, регулярно бывать за границей, интервьюировать бывших эсэсовцев, в частности, Скорцени, но и решать проблемы собратьев по перу, заступаться за них, а иногда и помогать им защищаться от власти. Эту роль двойного агента Семенов выбрал потому, что осознал: главной — а может быть, единственной силой — в России является тайная полиция, государственная служба, собирающая всю информацию и прицельно борющаяся с любыми попытками изменить положение в стране. Спецслужбы во всем мире — адепты и агенты прошлого. Вспомним, как скептически оценивает Воланд любые попытки изменить человечество, как иронически говорит Румата Эсторский о любых попытках революции в Арканаре, как мало верит Штирлиц в любые внутренние перемены в Германии (а после возвращения убеждается в том, что и русская революция переродилась). Удел двойного агента — защищать статус-кво: ведь пока ничего в стране не меняется, сохраняется и его идеальный статус. Воланд всемогущ только в том мире, где человек остается рабом: заурядным, как большинство, или привилегированным, как Фауст. Никакие перемены в этом мире невозможны — Румата Эсторский говорит об этом прямо. Оцените параллели в диалогах Руматы с Будахом, где он говорит о собственной неспособности помочь людям, и Штирлица с пастором. Исключительные возможности Воланда, Руматы и Штирлица — а также их сверхчеловеческий статус — возможны только в Арканаре, где царствуют серые или черные, в Берлине, где черные вот-вот уступят красным, или в Москве, где всем управляют пошляки и доносчики.

В числе важных параллелей — разговоры Руматы с его главным антагонистом доном Рэбой (первоначально его звали Рэбия, что прямо подчеркивало аналогии с Берией) и пикировки Штирлица с его главным антагонистом Мюллером. И Рэба, и Мюллер догадываются, что Штирлиц является агентом иной, могущественной цивилизации. Оба им втайне восхищаются и мечтают перетянуть его на свою сторону. Штирлиц и Румата отличаются от них тем, что не имеют корыстных мотивов и служат некоему идеалу, о котором, впрочем, за время работы в разведке давно забыли. Они бесконечно далеко от Родины, а на Родине в это время все пошло не так. (Это особо подчеркнуто в экранизации романа Стругацких работы Алексея Германа, возможно, величайшего позднесоветского режиссера). В постсоветской России в функции Рэбы и Мюллера выступали олигархи, пытавшиеся перетянуть Путина на свою сторону, но в итоге отправленные им в тюрьмы, за границу или на тот свет, подобно Борису Березовскому. В отличие от Штирлица, они корыстны и пытаются установить в России свои порядки. Штирлиц, Воланд, Румата приходят в страшный мир Берлина, Арканара и Москвы как возмездие. И Москва всякий раз понимает, что ей очень даже есть за что расплачиваться: сначала за художества революции и новой экономической политики, потом — за гримасы перестройки и дикого капитализма. Путин тоже явился как возмездие, которого все ждали. Инстанция, которая его прислала, не так уж важна — он приходит как возмездие самой истории, а история России такова, что мстить всегда есть за что. В этом сходство Путина, а также и Воланда, с другой демонической фигурой — Ревизором, которого Гоголь сделал персонажем символическим. Сам по себе он абсолютное ничтожество, но его величие предопределено масштабом всеобщей вины. Вся Россия живет в ожидании Ревизора, ибо не соблюдает ни одного закона. И тогда приходят Воланд, Штирлиц или Хлестаков — персонажи, надутые нашим коллективным страхом, зловонным воздухом многолетней несвободы.

Как и Штирлиц, Путин работал в Германии — но не в правительственных кругах, как Штирлиц, а на скромной должности директора Дома дружбы в Дрездене. Однако он владеет немецким, что тоже отражено в анекдотах (ср.: «Во время разговора с президентом Путиным канцлер ФРГ то поднимал руки, то предъявлял документы» — имеется в виду, что Путин знает немецкий в пределах стандартного партизанского набора «Хенде хох» и «Аусвайс»). Штирлиц страстно любит Родину, но предпочитает делать это издали. Путин тоже является посланником некоей идеальной России, сигналы от которой получает непосредственно в Кремле. Пока же он покровительствует профессионалам (чьи таланты могут пригодиться прежде всего в военной сфере) и ведет долгие богословские беседы со священниками, среди которых выделяется выпускник сценарного факультета ВГИКа Тихон Шевкунов — фигура весьма популярная в московских властных и церковных кругах.

Почему Мефистофель любит побеседовать со священнослужителями: Пилат — с Каифой, Воланд — с апостолом Матфеем, Румата — с Будахом